Бывший муж. Я хочу нас вернуть - Анастасия Дмитриевна Петрова
Чёрт.
Смахиваю экран телефона, залезаю в мессенджер и открываю её фото. А потом делаю то, что никогда себе не позволял. Хриплым голосом записываю ей голосовое сообщение. Надо бы не позориться, просто написать: в порядке ли она, удалось ли найти жильё, может, вдруг нужна помощь…
Нет. Я записываю всё это. На целую минуту. С тяжёлыми паузами и грёбаным отчаянием. Ответ от бывшей жены приходит спустя очередной опустошённый бокал бурбона.
«Я же сказала, общение только по делу», — присылает она сухо.
Я склоняюсь над телефоном, прислоняясь к нему лбом.
«По делу. Тебе удалось найти жильё?»
Она не отвечает. Тогда я хмуро и очень долго печатаю ещё одно.
«По делу. Дубль два. Ты успела встретиться с Кариной?»
Вижу, как галочки становятся синими — значит, она уже прочла.
«Нет».
Осознаю, что она намеренно так пишет — даёт понять, что не хочет моей компании, даже виртуально.
«Юль, я не перестану пытаться».
Секунду думаю, всё же нажимаю «отправить» и блокирую телефон. Знаю, что она не ответит. И теперь будет ещё быстрее и дальше убегать от меня. Но я буду догонять. Потому что однажды уже смотрел ей в спину.
Теперь — не хочу.
Глава 43
Юля
Поиск квартиры затягивается, и меня это удручает. Постоянное разочарование от просмотров давит морально: то окна выходят на шумную трассу, то цена такая, будто вместе с квартирой в придачу дают долю в нефтяной компании. Я не выбираю квартиру по интерьеру, мне не нужен дизайнерский ремонт или панорамные окна. Мне важно только, чтобы я могла позволить себе эту квартиру, чтобы она не съедала весь мой бюджет, и чтобы я могла добраться до клиники за двадцать минут максимум, даже в час пик.
Все же оставляю заявку на поиск, риелторское агентство клянется найти для меня подходящий вариант в кратчайшие сроки. А я, тем временем, погружаюсь в привычное, почти автоматическое занятие — сбор чемоданов.
У нас с Дашей не так много вещей, но, несмотря на временность, я уже успела обжиться: книжки на прикроватной тумбе, полотенце на крючке в ванной, её рисунки на холодильнике. Саша делает попытки поговорить, но я не могу пересилить себя и выйти на разговор. Просто не вижу в нем смысла. Абсолютно никакого.
Все было сказано ещё у клиники. Чётко. Жестко. До конца. Мне больше нечего добавить. А вот для Саши, похоже, наоборот — разговор только начался. Он стал еще более настойчивым, ещё более вежливым, будто старается выпросить второй шанс своим правильным поведением. Благо, хотя бы не заявляется на порог. Уже за это — спасибо.
Меня тревожит отсутствие Карины. Не знать, где находится собственная дочь — это больно, страшно, невыносимо. Но… она должна осознать всё, что натворила. Понять, что есть последствия. Я не могу быть вечно принимающей, всепрощающей матерью. Даже если где-то глубоко внутри рвётся желание обнять, простить, понять — сейчас это невозможно. Если я поддамся, она решит, что всё сходит с рук. А это не так. И не должно быть так.
До вечера заканчиваю сборы, аккуратно складываю всё по сумкам, оставляя лишь необходимое — вещи для душа, пару комплектов домашней одежды. Всё это можно закинуть в сумку за две минуты и уехать, не оглядываясь. После последнего разговора с бывшим мужем эти стены словно ожили и начали давить на грудную клетку. Я чувствую себя здесь гостьей, обязанной за временное пристанище. А это чувство — как чужая одежда: неудобно, не по размеру. За эти пять лет я слишком привыкла быть самостоятельной, свободной.
Перед сном завариваю себе успокаивающий чай — душица, мята и капля меда. Хочу хоть немного унять тревожные мысли, сбить напряжение. Выключаю свет в коридоре, тишина становится густой и вязкой. Направляюсь в спальню, кутаясь в мягкий плед, как вдруг за спиной раздаётся щелчок двери. Легкий, почти невесомый… но в этой тишине он звучит, как выстрел.
— Мам, — потерянный голос Карины заставляет меня резко притормозить. Я машинально оборачиваюсь, в полумраке пытаясь различить ее силуэт. Она стоит в тени, не спеша включать свет, и лишь слабое сияние из общего коридора освещает часть её лица — бледного, напряжённого, почти чужого, — Ты меня совсем не любишь, да?
— Люблю. Ты моя дочь, но это не значит, что я готова всё прощать тебе.
— Нет, мам, — её голос сдавлен, надломлен, словно держится на последней ниточке, — Не любишь ты меня. У тебя мелкая — любимая дочь, а я так… Первый блин комом. Неудавшаяся. Конечно, я не осуждаю тебя, понимаю. Тяжело ведь любить неидеального ребёнка, который не такой послушный, не такой красивый, не такой умный. Мне жаль, что тебе пришлось страдать и заставлять себя быть моей мамой.
От её слов моё сердце будто покрывается ледяной коркой. Боль накрывает мгновенно — глухая, рвущая. Но боль не за себя. Боль — за неё.
Откуда в её голове эта чушь? Как она могла так всё извратить, так глубоко и искренне поверить в это?
Хотя… Ответ уже готов, он лежит на поверхности. Мне даже не нужно долго копаться в догадках.
— Ты всегда была моим любимым ребёнком. Как и Даша. Я не делала различий, клянусь. Да, в подростковом возрасте нам было трудно, мы часто спорили, не понимали друг друга… Но это не значит, что мне было всё равно. Я лишь старалась, как могла. Может, не всегда правильно, но честно. Карин, пойми — я тоже впервые стала мамой. Я училась вместе с тобой. Падала, ошибалась, спотыкалась. Мне хотелось уберечь тебя от всего, но это невозможно. Не бывает идеальных матерей. Как и идеальных детей. Но есть границы, и твои поступки эти границы перешли. Да, ты имела право на обиду, но почему ты ни разу не задумалась, каково было мне? Почему ты не дала мне шанса за тебя побороться? Просто взяла — и ушла к отцу. Выбрала другую женщину. Только из-за того, что я не разрешала тебе красить волосы в розовый и делать пирсинг? Это было больно. Это было жестоко.
— Какая же ты непонятливая, мам! Господи! — её голос взрывается, срывается на крик. — Я делала это, чтобы
