Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

— Я сама разберусь, — перебиваю его я, обнимая за плечи. — Но спасибо.

Я знала, что если позволю ему избить Текса, дело не закончится только разбитым носом. Под его веселой внешностью скрывается часть его души, жаждущая хаоса и насилия, которые естественным образом из него рождаются. Ему это необходимо, но не настолько, как полной ему противоположности, его брату-близнецу.

Атлас – Святой только потому, что Эзра гораздо хуже.

— Я всегда прикрою тебя, Фи-фи-фо-фум.

Я закатываю глаза, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб, а затем взъерошить волосы. Я скрещиваю пальцы, чтобы он упал и сломал ногу, пытаясь забраться на стену своего дома.

— Куда это ты? — спрашиваю я сестру, которая пытается незаметно ускользнуть к тротуару, а не к дому.

В этом и заключается особенность Энди – она тихая, поэтому трудно заметить, когда она исчезает, и еще труднее понять куда.

— В бухту Стикс. Буду утром, — бормочет она.

Всегда гонится за своей тенью.

— Будь осторожна. Я тебя прикрою, если что.

— Ты лучшая.

Я машу ей рукой и закатываю глаза, когда она начинает уходить.

— Да, да. Знаю.

После того как она исчезает из виду, я проверяю, закрыты ли ворота гаража, прежде чем выйти через боковую дверь. Шум океана, прибивающегося к краю моего заднего двора, заполняет тишину, пока я иду до входной двери.

Раньше я, пожалуй, была более осторожной, возвращаясь домой. Раньше я бы даже не стала сбегать из дома. Я бы осталась на выходные и до двух ночи смотрела бы «Доктора Кто».

Я так боялась разочаровать родителей, что даже не могла себе представить, что могу поступить как-то иначе. Я так сильно их уважала и любила, что мысль о том, что я могу их подвести, просто убивала меня.

Теперь я привыкла жить иначе.

Но как бы обыденно ни было разочарование в их глазах, оно все равно каждый раз причиняет мне чертовски сильную боль.

Входная дверь со скрипом открывается, и лунный свет заливает нашу просторную гостиную. Ни звука, меня встречает только тишина. По крайней мере, так кажется, пока я не прохожу мимо кухни и не слышу, как в ночной тишине щелкает зажигалка.

Краем глаза я замечаю пламя, тусклое свечение освещает клубок дыма и татуировку на костяшках пальцев владельца зажигалки. Имя моей матери вытатуировано черными буквами в готическом стиле, как будто миру нужно напоминание о любви моего отца к ней.

— Фи.

Отлично. Ну, блять, поехали.

Я напрягаю спину, что с годами стало легче, но, боже, как я это ненавижу. Запах сигарного дыма ударяет мне в нос, и над головой включается свет, освещая седеющие волосы отца.

— Мы можем поговорить об этом утром? — я снимаю ботинки и швыряю их в шкаф для обуви, слыша, как они с глухим стуком падают на пол. — Я устала.

— Я хочу знать, что произошло сегодня вечером, — спрашивает он, опираясь крепким плечом о холодильник и внимательно наблюдая за мной.

До четырнадцати лет Рук Ван Дорен видел меня насквозь. Он всегда мог прочитать меня как открытую книгу. Даже в юном возрасте на свете не было человека, который знал бы меня лучше, чем папа. И хотела бы я сказать, что не помню, когда это изменилось.

Но это жестокое воспоминание не отпускает меня, сколько бы раз я ни пыталась вырвать его из своей памяти.

Я притворяюсь, что зеваю, и пожимаю плечами.

— Сходила на вечеринку, покурила травку. Утром тебе, возможно, позвонят и скажут, что я угнала машину. На этом все.

— Ты вернешь машину Текса утром, так что мне никто не позвонит, — он поднимает телефон, показывает мне на экране фотографии с камеры видеонаблюдения, отталкивается от холодильника и делает несколько быстрых шагов в мою сторону. — Что я тебе говорил о вождении в нетрезвом виде? В машине были твоя сестра и Атлас, Фи. Ты же умнее этого, малышка.

Ты лучше этого. Ты умнее этого. Это не ты.

Он настолько верит в меня. Его вера в мою доброту, в мою сущность, просто потрясает. Только убийство кого-то на его глазах может изменить его отношение ко мне. Я всегда буду его милой Фи, его маленьким гением.

Я бы хотела, чтобы он начал понимать намеки. Чтобы принял правду, которая находится прямо у него перед глазами.

Его маленькая девочка умерла четыре года назад.

Я – все, что у него осталось.

— Да я лучше перережу себе язык ржавой бритвой, чем верну ему его гребаную машину. Этого не будет, — я скрежещу зубами, бросая куртку на диван. — И я курила на тот момент шесть часов назад, пап. Я была в состоянии сесть за руль.

— Серафина, где мы ошиблись? Где я ошибся? — печаль промелькнула в его карих глазах, и я вижу, как он устал. Устал от работы, от ежедневных ссор со мной. — Я просто хочу, чтобы ты поговорила со мной, малышка. Что бы это ни было, мы разберемся с этим.

Чистая боль на его лице разбивает мне сердце.

Сдайся! Просто сдайся, черт возьми!

Я хочу попросить его просто отпустить меня. Я – безнадежный случай, и чем раньше он оборвет эту нить, тем легче будет всем нам.

— Ты имеешь в виду, когда я перестала быть такой же идеальной, как Энди? Рейна ты тоже ругаешь за подобную херню? Я уверена, что он был на той же вечеринке, где ему отсас…

— Дело не в сегодняшнем вечере, и ты это знаешь, — резкость в его голосе заставляет мой желудок скрутиться. Он зол, и в каждом его слове слышно, как он расстроен. — Дело в твоем поведении последние несколько лет. Твоя мама все время говорит мне, что ты расскажешь нам, когда будешь готова. Что если я буду давить, ты просто замкнешься. Но поступить в МТИ1 было твоей мечтой, а когда тебя не приняли, ты даже глазом не моргнула. Я знаю тебя. Так же хорошо, как и себя, милая Фи. Это не ты.

Я сдерживаю слезы.

Боже, как я хочу его ненавидеть. Так было бы проще. Но я не могу, потому что он замечательный отец и любит меня. Он любил меня каждый день моей жизни, и именно эта любовь удерживает меня до сих пор.

— Знал, — мой голос полон яда, и надеюсь, что его будет достаточно, чтобы заставить его сдаться. — Ты знал меня. Я не стала такой, как ты хотел. Это твоя проблема, а не моя. Надо было думать об этом, когда подписывал документы об удочерении, чувак.

Папа вздрогнул – самый сильный человек, которого я знаю, вздрогнул, как будто я ударила его.

— Серафина, ты моя дочь с тех пор, как тебе было одиннадцать дней.

— Мне дать тебе медаль за это?

Он сжал челюсти, гнев прятал его боль. Я слишком хорошо его знаю. Возможно, мы и не кровные отец и дочь, но мы настолько похожи, что это гребаное безумие.

— Иди, — он указывает на лестницу, нахмурив брови. — Иди в свою комнату. Ты наказана.

— Мне восемнадцать. Ты не можешь меня наказать, — возражаю я.

— Если ты живешь под моей крышей, ты живешь по моим правилам. Ты пойдешь наверх. И ты вернешь эту чертову машину.

Я закатываю глаза, насмешливо ухмыляясь, когда прохожу мимо него к лестнице.

— Как скажешь, судья.

— В спальню, Серафина. Сейчас же. Или клянусь Стиксом, в понедельник утром ты отправишься на общественные работы, — он не кричит, но его слова звучат будто крик. — Снова.

Моя дверь дрожит, когда я захлопываю ее, запираясь в своей комнате, где нет никого, кроме меня и тишины. Здесь меня никто не видит. Я совсем одна.

Я прижимаюсь к стене, сползая по ней, и даю волю слезам. Мои руки хватаются за волосы, и я тихо рыдаю.

— Прости меня, — шепчу я в темноту. — Прости меня, черт возьми.

Много лет назад я смирилась с тем, что мне придется жить со своим прошлым в одиночестве. Но защищать свою семью становится все труднее, и мне начинает казаться, что мое сердце никогда не было добрым.

Оно всегда было каменным.

Мой отец будет вечно ненавидеть себя, винить за то, что наши отношения разрушились, но это легче принять, чем правду. Я никогда не смогу объяснить, почему мне стало все равно на зачисление в университет моей мечты, и почему я перестала быть с ним честной.