Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Это все еще Фи, и последнее, что я хочу, – это помогать ей.

Но я не ублюдок.

Просто мне не в радость это делать.

— Естественно, — бормочу я.

Не задумываясь, я поднимаю ее, одной рукой поддерживая под коленями, а другой – за спину. Ее голова безвольно падает мне на грудь, а дыхание становится поверхностным, и на секунду она замолкает, и это, пожалуй, было самым тревожным моментом.

Серафина Ван Дорен, которая никогда не затыкается, замолчала.

Громкая музыка, толпа людей – все это казалось фоновым шумом, когда я нес ее через хаос, направляясь к лестнице. Несколько пьяных людей пялились на меня, когда я проходил мимо, но мне было плевать.

У меня одна цель: вытащить ее отсюда, пока она не блеванула на чьи-нибудь кроссовки за пять сотен долларов.

Когда мы добираемся до лестницы, я ногой приоткрываю ее дверь и вхожу внутрь. В комнате темно, но не настолько, чтобы я не мог разглядеть ее кровать. Я осторожно – мягче, чем она заслуживает, – опускаю ее на кровать.

Фи проваливается в матрас и тихо стонет, борясь с головокружением.

Карма за мою гребаную машину.

Сначала я включаю лампу на ее тумбочке, чтобы найти бутылку с водой, которая, возможно, здесь есть, но затем мое внимание отвлекает книжный шкаф слева от меня. Я хмурю брови, просматривая корешки книг, прежде чем вытащить одну из ряда.

На некоторых страницах есть закладки, каждая из которых украшена ее неаккуратным почерком.

Мне кажется, что в теле Фи живут два разных человека.

Я ставлю «Астрофизику для занятых» на место, стараясь не задеть стопки бумаг, лежащие сверху. Покачав головой, я беру маленькую машинку LEGO и верчу ее в руках.

Вот она, та лисичка, которую видит мир, в обтягивающих кожаных брюках и крошечных топах, ходячий вызов с дерзким язычком.

Но есть и другая ее сторона – это пространство, принадлежащее девушке, которую я встретил у водонапорной башни. Та, у которой над столом висят медали с научной выставки, а на стенах – плакаты с различными надписями, от «Время – это нечто нестабильное» до «Наука и повседневная жизнь не могут и не должны быть разделены».

Так королева Спрингс – ботаник. И в тот вечер она паниковала не из-за высоты.

Это было что-то настоящее.

Я отхожу от полок, пряча в карман машинку LEGO, собираясь уйти и оставить ее в покое, когда ее голос прорывается сквозь тишину.

— Тебя не должно быть здесь, — бормочет Фи, и с ее губ срывается смешок, когда она переворачивается на спину. — Сводный брат – это слишком громко сказано. Ты скорее просто таракан. Паразит.

Я закатываю глаза, слушая ее пьяный лепет. Даже в таком состоянии она меня ненавидит.

Приятно это знать.

— Да, я уже ухожу, — говорю я, направляясь к двери. — Не хочу, чтобы твоя сторожевая собака набросилась на меня, когда увидит меня здесь.

Последнее, что мне нужно, – это драться с пьяным Рейном Ван Дореном.

Я уже собрался уходить, когда ее голос заставил меня остановиться, мягкий и невнятный, как будто она хочет сказать что-то, чего не должна говорить.

— Они даже не моя настоящая семья. Ты знал об этом?

Это не секрет. Все знают, что она приемная. Эта семья никогда не пыталась это скрыть. Но я не ожидал, что она заговорит об этом сейчас, когда развалилась на кровати, слишком пьяная, чтобы удерживать свои обычные стены.

— Да, — медленно выдыхаю я. — Я знаю, что ты приемная.

— Поэтому я здесь чужая, — она слегка выдыхает. — И никто не видит, что я совсем одна.

Я останавливаюсь у двери, положив руку на косяк. В ее голосе слышна пьяная, полуосознанная честность. Которая ранит, потому что ты знаешь, что она исходит из глубины души.

Одинокая? Что она может знать об одиночестве?

Я поворачиваюсь, опираясь на дверной косяк скрещенными на груди руками.

— В любой момент тебя окружают как минимум два человека. Ты – полная противоположность одиночеству.

Фи слегка икает, ее вишнево-рыжие волосы растрепаны, она прижимается к подушке, закрыв глаза, и бормочет:

— Ты не понимаешь, каково это – быть в комнате, полной людей, и знать, что никто из них тебя не знает. Никто тебя не видит. Вот о каком одиночестве я говорю.

— Быть одиноким – это часть нашей жизни, принцесса, — резко отвечаю я. — Ты привыкнешь.

Я стискиваю зубы, стараясь сохранить суровое выражение лица и не обращать внимания на девушку, которая разваливается на глазах. Она – лишь вихрь проблем, которые мне не нужны.

Она одинока. Замечательно. Как и многие другие люди. Как и я.

Это не делает ее менее избалованной и привилегированной Ван Дорен, плывущей по жизни, как будто она владеет этим миром, в то время как я с трудом держусь на плаву.

Но эта трещина в ее броне заставляет меня почувствовать любопытство. Достаточно сильное, чтобы остаться здесь еще на немного и понаблюдать за ней, как за головоломкой, которую я не могу разгадать.

Это не значит, что она мне нравится.

— Я знаю, — бормочет она, ее слова тихо проскальзывают сквозь туман алкоголя, и она устало зевает. Ее губы искривляются в слабой, кривой улыбке, почти игривой. — Это энтропия.

О, это будет интересно.

Я хмурю брови и спрашиваю:

— Что это, черт возьми?

Ее глаза полуоткрыты, ресницы касаются щек, она смотрит в потолок, погруженная в пьяные размышления.

— Естественное состояние вещей. Со временем все приходит в беспорядок. Так устроен мир – он движется к хаосу. Ты привыкаешь к тому, что ничто не стоит на месте. Одиночество – это просто часть разрушения. Часть беспорядка, в который мы все в конечном итоге попадаем.

Лицо Фи освещено тусклым светом лампы, она выглядит мягче, чем я когда-либо видел. Потому что сейчас она не пытается защитить себя.

Она просто пьяная девушка, бормочущая о вселенной и ее смысле.

Я внимательно смотрю на нее, пока она говорит. Ее плечи напряжены, тело сжато, как будто она пытается сделать себя меньше, менее заметной.

Это сильно отличается от девушки, которая заставляет всех обращать на себя внимание, когда входит в комнату, словно окутанная огнем и горячими углами. Но сейчас она выглядит так, будто пытается исчезнуть.

Это не та девушка, которая процветает в хаосе. Это кто-то, кто тонет в нем.

— С нами то же самое, — продолжает она, теперь ее слова немного невнятные от усталости. — Сначала ты думаешь, что должен найти свое место, должен вписываться в общество. Но в конце концов ты понимаешь, что некоторые из нас предназначены быть одинокими. Плыть по течению. Погружаться в хаос, как все остальное во вселенной. Через некоторое время одиночество перестает быть болезненным. Оно просто остается.

Я останавливаюсь в дверях, глядя на нее дольше, чем хотел, наблюдая за ее ровным дыханием.

Ее боль не громкая.

Это не та боль, которая кричит о внимании. Это тихая боль, которая грызет тебя посреди ночи, когда мир затихает и нет никого, кто мог бы отвлечь тебя от нее. Это медленная, удушающая боль, тяжесть, которая врезается в кости.

Я знаю эту боль очень хорошо.

Она оставляет шрамы, которых не видно.

Меня пронзает проблеск понимания, тонкий мостик между нами. Но этого недостаточно, чтобы преодолеть разрыв, созданный нашей историей.

Между нами повисает странная, тяжелая атмосфера. Она не заполнена напряжением или презрением. Она мягкая, как теплое одеяло зимней ночью.

Фи совершенно неподвижна, ее рыжие волосы рассыпаны по подушке, словно огненный ореол, а сон манит ее, унося все дальше и дальше от реальности.

— Я ненавижу науку, — бормочу я, думая, что она наконец уснула.

Но из ее уст вырывается смешок, и ее голос следует за мной из комнаты.

— Какое богохульство.

Глава 14

Дитя огня

Фи

9 сентября