Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Вы, наверное, задаетесь вопросом, что заставляет человека курить травку на парковке университета?

Ответ прост.

Джуд Синклер решил, что будет забавно поиграть с моей работой.

Представьте мое удивление, когда сегодня утром профессор Делани отвела меня в сторону, чтобы поговорить. Вместо моего тщательно продуманного, лаконичного анализа работы Кеплера, изменившей научный мир, на который у меня ушло три часа, она увидела страницу с двумя строчками:

«Не напивайся и не оставляй свой ноутбук без присмотра.

Время сдаться, заучка?».

Не могу сказать наверняка, но мне кажется, что из моих ушей буквально валил пар, когда я соврала профессору, что загрузила не тот файл. Если бы она не любила мою тетю Лиру и не позволила мне повторно загрузить уже верный файл, я бы придушила Джуда.

Сегодня милостивый учитель истории науки и техники пощадил его гребаную жизнь. Тем не менее, я надеюсь, что он готов к тому, что я разобью ему голову, когда вернусь домой.

Он чертовски выводит меня из себя.

Поэтому для безопасности всех в кампусе мне нужно было покурить бонг.

Я откидываюсь на водительское сиденье, чувствую прохладу стекла бонга на ладони, и подношу его ко рту, чтобы сделать последнюю затяжку. Мои глаза расширяются, когда из динамиков звучит следующая песня, и я неловко пытаюсь увеличить громкость «Feel Good Inc.» Gorillaz.

У некоторых людей есть плейлист в духе «рок разведенных отцов из 2000-х», а у меня, благодаря Руку Ван Дорену, – «хип-хоп прирученного отца-наркомана». Так, кстати, этот плейлист и называется.

Когда мне было лет десять, мы с отцом каждый четверг перед закатом ездили в закусочную у Тилли. Я сидела на переднем сиденье его машины, а он включал мне песни, которые не нужно слушать детям моего возраста.

Мой отец был моим лучшим другом, пока однажды все не изменилось.

Чаша раскалилась докрасна, и дым густо заполнил кабину автомобиля. Я делаю сильную затяжку, воздух посвистывает, проходя через воду, прежде чем я позволяю ему наполнить мои легкие, задерживая его на мгновение дольше, чем следует.

Голова уже кружится, наступает знакомый туман, который я так люблю, облегчая мое дерьмовое настроение.

Я знаю, что могу просто поговорить с Джудом.

Выплеснуть на него всю свою ярость, которая горит под кожей, растерзать его словами, которые я сдерживала в себе годами.

Но какой в этом смысл?

Что хорошего будет от того, что я накричу на него, выплеснув всю свою злость?

Мне от этого легче не станет. Это не изменит того, что уже произошло. Это не вернет назад годы боли и извращенный узел вины и стыда, который сидит в моей груди, как будто его туда приварили.

И более того – я не могу себя заставить.

Не потому, что не хочу, а потому, что знаю, что этого будет недостаточно.

Ничто из того, что я скажу, не сможет сравниться с тем, что я чувствую, с глубиной этих чувств, с тем, как они обвивают мои кости, как будто они часть меня. И, может быть, я боюсь, что если начну, то не смогу остановиться.

Я не смогу сдержать поток всего, что прячу в себе. Все ночи, которые я провела, глядя в потолок, прокручивая в голове каждую секунду, гадая, могла ли я поступить как-то иначе.

Спасти себя, когда никто другой не смог сделать это. Громче кричать. Сильнее бороться. Никогда, блять, не верить Окли, когда он говорил мне, что я особенная.

Я могла бы сказать ему все это, обрушить на него бурю, которую он заслуживает, но это не исправило бы меня.

Ничто не может меня исправить.

Лениво выдохнув, я глушу машину, кладу бонг на пол перед пассажирским сиденьем и аккуратно накрываю его брошенной толстовкой, чтобы его не было видно. Когда я открываю дверь, дым валит из кабины как туман.

Я выхожу из машины, потягиваясь, и игнорирую головы, повернутые в мою сторону. Краем глаза я вижу группу студентов у своих машин, которые делают вид, что не смотрят на меня, но один из них, кого я смутно узнаю, неловко машет мне рукой.

— Привет, Фи! — кричит она слишком веселым, слишком нетерпеливым голосом. — Мы как раз собирались к Тилли. Пойдешь с нами?

Я киваю в ее сторону, улыбаясь сквозь стиснутые губы.

— Мне нужно идти на следующий урок. В другой раз.

Это вранье, но ладно.

На самом деле им плевать на дружбу со мной. Им важен статус, чтобы их увидели со мной и они могли использовать любую информацию, которую я им разболтаю, в качестве оружия для сплетен. Я очень быстро поняла, что здесь можно доверять только тем, у кого фамилии Ван Дорен, Хоторн, Колдуэлл или Пирсон.

Все.

Общаясь со мной лично, люди кажутся милыми. Они машут мне рукой, улыбаются, наливают мне алкоголь на случайных вечеринках, но за закрытыми дверями? Они все змеи, которые только и ждут, чтобы укусить.

Я уверена, что эта маленькая компания пойдет на обед и проведет большую часть времени, обсуждая меня. У них наверняка есть целый арсенал ярких слов, чтобы описать меня – шлюха, сучка, избалованная девчонка, стерва, и этот список можно продолжать бесконечно.

Но я знаю без тени сомнения, что ни один из них не осмелится сказать мне это в лицо. И я не могу их в этом винить – я уже однажды заколола парня отверткой на Кладбище за то, что он схватил меня за задницу.

На их месте я бы тоже себя боялась.

От парковки до района Берсли рукой подать. Мои ботинки стучат по влажной зеленой лужайке Коммонса, когда я пересекаю ее.

Университет «Холлоу Хайтс».

«Мы призвали успех».

Эти слова высечены на камне, навсегда запечатлевшись под арочными воротами, ведущими в место, пропитанное историей и тяжелым ожиданием. «Холлоу Хайтс» не просто носит свой престиж – он им дышит.

Готические шпили пронзают небо, как иглы, а плющ цепляется за старинные стены, словно он тоже знает, что это место переживет само время.

Несмотря на удар по репутации, нанесенный ему много лет назад, ничто не может лишить его славы, которая пронизывает каждую скрипучую половую доску, каждый темный угол. Университет дышит тяжестью своего прошлого, каждый коридор шепчет секреты тех, кто ходил по этим залам задолго до меня.

Если прислушаться, можно почти услышать их – тихий шепот амбиций, предательства и обещаний, данных в темноте.

После того как тетя Лира стала деканом, «Холлоу Хайтс» стал более строгим, утонченным, выйдя за рамки своего наследия – обслуживания таких, как я, детей из богатых семей. Она заделала трещины, оставленные скандалами, и вернула университету репутацию, которая теперь не сводится к позолоченным залам и старым деньгам.

Я должна была полюбить это место.

И когда-то я его любила.

Но потом все изменилось. Я изменилась.

Когда мои ноги ступают по мягкому красному ковру, устилающему проходы между креслами театра, вокруг тихо. Моя мама прислонилась к сцене, в очках, и смотрит на бумагу в своих руках.

Ее светло-рыжие волосы рассыпались по плечам, губы сжаты, она черкнула что-то на листке перед собой.

Сэйдж Ван Дорен не только владелица бизнеса, но и председатель театрального отделения в «Холлоу Хайтс». Это ее королевство порядка и искусства, и она правит им безупречно.

Когда она приходит проверить, как идут дела, мы встречаемся с ней на обеде во время моей перемены. Так мы продолжаем традицию, которую начали, когда я училась в старшей школе.

В первый год обучения я, возможно, была причастна к небольшому вандализму в виде граффити, за что меня отстранили от занятий на один день. В свою защиту скажу, что Виктор Кинкейд, блять, заслужил, чтобы его шкафчик разрисовали краской.

Он и его друзья-пещерные люди пытались избить Рейна из-за какой-то девчонки. Они разбили ему глаз, но Рейн сломал им челюсть. Кажется, тогда же Эзра сломал палец.

В любом случае, после того, как я рассказала ей об этом, она предложила нам вместе пообедать.

Так что несколько раз в месяц мы обедаем вместе.