Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Л-лезь в избу… – Демка попятился от двери.
Даже сама Устинья меньше удивила бы его, заявись в гости.
Тёмушка прошлась по избе, как и все, оглядываясь: почему-то казалось, что одно обретение трех с половиной гривен серебра сразу преобразит его избу в хоромы, а паутину – в шелка заморские.
– Ты чего? Воята, может, тебя прислал? – Это было единственное объяснение, пришедшее Демке на ум.
Тёмушка развернулась к нему лицом.
– Это он слово давал! – с вызовом ответила она. – А я никакого слова не давала! Я давно ей говорила: надо тебе всю правду открыть!
У Демки оборвалось сердце, похолодело в груди, даже зубы застучали. Бессловесная мысль живо нарисовала ему связь: Тёмушка – Воята – Устинья… Вся правда… Правда, которая не радует Еленкину дочь и его, Демку, тоже не порадует. Нарисовалось в голове, как Воята увозит Устинью в Новгород – уже увез… А они с Тёмушкой оба остались на бобах.
– Где она?
– А я ей давно говорила: скажи ему! – твердила Тёмушка. – Она не хотела, я, мол, не каравай, чтобы себя на рушнике подносить, кому нужды нет! Я и молчала. Очень мне надо. Весь день молчала. А теперь вижу – Кирша идет от тебя. Ты и правда на Агашке жениться затеял?
– Я?
– И Мавронья говорила – к ней тетка Хриса приходила, они обо всем перетолковали. Не могу я на это смотреть – как вы сами себя губите! Я ей сказала: скажи ему, раз он все забыл!
– Что я забыл? – Демка ничего не понимал в ее взволнованной и путаной речи.
– Что ты ее любишь!
– Не люблю я Агашку! Пусть ее ляд любит!
– Да не Агашку! Устинью! Ты ее любил, а как в нави попал, так забыл про нее!
– Я не забыл! Я Устинью всегда любил!
Никогда Демка не стал бы говорить о таком хоть с кем-нибудь, но теперь кругом шла голова. В этом сумбуре мелькало что-то плохое, что-то хорошее, и он отбросил свою обычную скрытность, которую прятал за развязностью.
– Всегда я ее любил! Давно еще!
Ему и правда сейчас казалось, что все те годы, когда он издали смотрел на расцветающую Устинью, сознавая как ее достоинства, так и расстояние между ними, это уже была любовь. Именно сейчас природа его тоски стала ему ясна как слеза, и он не мог держать ее в себе.
– Но ты забыл! Как тебя Невея в гроб уложила… Если всегда любил, что же молчишь?
– Дык… – Демка растерялся, не зная, как объяснять очевидное. – Где я и где она! Разве я ей пара! Посмеяться только…
– Я и говорю – ты все забыл. Вы с ней жениться собирались убегом, на Купалиях! Она тебя искала, да не поспела, бесовка тебя увела.
– Жениться? – Демка опешил. – Убегом?
– Ну да.
– С Устиньей?
– А мы про кого говорим – про бабку Ираиду?
Способ женитьбы Демку ничуть не удивил – да разве ж Куприяну нужен такой зять… и волколак в придачу, Куприян-то знает! Невероятным было другое.
– Так она что… сама хотела за меня идти? Устинья?
– Хотела! Все у вас было слажено. Колечко ты ей принес, она взяла. А ты как в гроб улегся, так все и забыл. Она помнит, а ты нет.
– Я не забыл, что я ее люблю. Я забыл, что она… что она тоже согласна.
Демка наконец сел на лавку. Обнаружив клад на Теплой горе, он не был так изумлен своим везеньем. Вырасти этот клад в миске сейчас в десять раз больше – он бы не был так поражен. Но Устинья… любит его? Да так, что соглашалась бежать?
– А теперь разговор пошел, чтобы тебе на Агашке… А она, чтоб ты знал, в монастырь уехала.
– Уехала? – Демка встал. – В монастырь?
Ну, хотя бы не в Новгород…
– Когда?
– А вот нынче утром. Миколка ее повез в долбушке. Куприян еще здесь, они с ма…
Но Демка уже ее не слушал – схватил кожух и выскочил из избы, оставив Тёмушку с раскрытым ртом.
* * *
Для матери Агнии и для своих деревенских Устинья везла великие новости. В первую ночь полнолуния Миколка, Егорка и Чермен доставили назад в Сумежье Панфириев колокол, а под утро пошел дождь. Ливень с грозою бушевал и после рассвета, бил в землю, будто в бубен, и только к полудню распогодилось. Любопытные отроки тут же устремились к Тризне поглядеть, что там осталось от ночного сражения. И впрямь, нашли обожженные стволы сосен и обгорелую хвою на земле, но пепел прибило дождем. Очищенный звоном серебряного колокола, бор дышал свежестью, от нечисти не осталось и следа. Как раз вовремя – вот-вот пора будет начинать жатву, и никто теперь не навлечет беды на созревшие нивы.
Устинья тревожилась, как им с дядькой быть со своим полем. Нужно же скорее возращаться домой в Барсуки, приводить в порядок дом, двор и огород, забирать из Мокуш свою скотину и беднягу Черныша, а там уже браться за серпы. И тут она узнала, что их маленькая семья разом выросла вдвое.
– Ну, дочки, будете сестрами! – объявил им с Тёмушкой довольный Куприян. – Затеяли мы с Еленкой свадьбу играть. Вроде мы во всем ладим, года у нас еще не такие старые, чтобы до смерти в одночестве вековать…
– Пока ни одной дочки замужем – мы еще не старики, – улыбнулась несколько смущенная, но тоже довольная Еленка.
Устинья смотрела на нее во все глаза. От тайной радости та помолодела, голубые ее глаза сияли, лицо смягчилось, и Устинья сообразила: Еленка-то, пожалуй, еще в тех годах, когда можно и родить. Вдовий платок и вечная печаль ее старили; теперь она словно переродилась, и стало видно, почему двадцать лет назад иные были готовы хоть родного брата сгубить, лишь бы получить ее.
– Истинно, поспешать надобно! – Куприян взял ее за руку. – А то не оглянешься – какая-нибудь из них и на посад сядет!
«Только не я!» – подумала Устинья, обнимая Еленку. Даже с новым приданым она скорее видела себя среди инокинь в Усть-Хвойстком, чем за свадебным столом возле Сбыни или Радима. Хотя уж Еленка могла бы научить смелости: побыв за попом-обертуном, собралась за колдуна!
В тот же день, велев пока молчать, поведали Вояте. Он тоже обрадовался и рассказал, что думает о своих делах. У него не было иной мысли, кроме как женится на Тёмушке, но он не пес невежливый, чтобы устроить такое дело без своих родителей. Договорились, что осенью, после жатвы,
