Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Волколак слегка потянулся к ней носом, как опасливый пес, – запах привлекает, осторожность отталкивает. Устинья стояла неподвижно, позволяя крупному влажному носу ее обнюхать, только внутри раскатывала ледяная дрожь. Она ощущала запах зверя, сознавала, как близки к ней острые зубы хищника. Медная иконка была зажата в руке. Вспомнив об этом, она подняла ее и расправила ремешок. Волколак склонился, и Устинья надела медного ангела ему на шею. Потом положила руку на лоб и чуть слышно прошептала несколько слов.
Тьма перед ней вздрогнула, раздвоилась, и Устинья опустила веки. А когда подняла – перед ней на коленях стоял человек, ее рука лежала на человеческом лице. Она хотела снять ее, но человеческая ладонь накрыла ее руку и прижала. Он провел ее рукой по своему лицу, стирая остатки чар. Устинья ощущала его черты: брови, нос, бороду. Все в ней задрожало – уже не от страха, а от волнения и от предчувствия чего-то такого, что несло ей счастье. Счастье, которого она еще не могла ясно вообразить.
– Я не забыл, – услышала она хрипло, почти без голоса произнесенные слова. Его дыхание касалось теплом ее ладони. – Не забыл, что я тебя люблю. Я забыл, что ты тоже… Только это.
Устинья прижала вторую руку ко рту. Не так-то много он сумел сказать, но ей стала ясна ее собственная ошибка. Выбравшись из домовины, Демка не забыл своей любви к ней. Он только забыл, что эта любовь уже принесла ему ответное чувство Устиньи. Невея, нынешнее воплощение демоницы-губительницы, носившей столько разных имен у древних и новых народов, не в силах была отнять любви, не в ее это власти. Она смогла отнять только память о достигнутом счастье – и то ненадолго.
Демка обнял Устинью, стоя на коленях, и прижался лицом к ее груди. Устинья, помедлив, обхватила его голову. Они стояли в темноте под звездами, слитые воедино, как изваяние. Погони и поиски завершены, чары сняты, демоны связаны и запечатаны – больше ничья злая воля не оторвет их друг от друга.
– А колечко помнишь? – прошептала Устинья. – Лесное колечко? Ты мне его принес. Сколько раз оно меня спасало, сколько раз та бесовка у меня его выманить пыталась. Да я не отдавала. В нем и сила волшебная, и еще… Я знала: пока оно у меня, и тебя никто не отнимет.
Демка выпустил Устинью из объятий, сел на ступеньку крылечка и, притянув ее к себе, усадил рядом. Обнял за плечи и снова уткнулся лицом в ее волосы. Здесь было его прибежище – всего человеческого и нечеловеческого, что было в нем, к ему он стремился всю свою непутевую жизнь. Только раньше дороги не знал. А как узнал – пустился бегом через половину волости, и сейчас еще не отдышался после того бешеного ночного бега. Как перекинулся в волка – сам не понял, его оборотило само неистовое желание догнать Устинью поскорее, так быстро, как невозможно для человека ни в лодке, ни верхом.
– Колечко-то… я сам его сделал, – смущенно прохрипел он. – Теперь все помню.
– Как это – сам?
– Помню, как Егорка меня в лес водил, там ночь рябинная над нами сверкала, я с Хоропушкой схватился. Потом кусты нашел, огнем горящие. Помню, вырвал один, а под ним и был золотой такой кругляшок… старые куны. Я то золото взял и у себя в кузне колечко сделал. Помощнички научили…
Устинья подумала и улыбнулась:
– Не врешь? Колечко-то и правда чудесное. Ты что, колдун – волшебные кольца делать?
– А может, и вру, – согласился Демка. – Сам пока не пойму, что правда, а что мерещится. Пока я в той домовине лежал, чего только не видел! Видел, как одна бесовка, с волосами до пят, с каким-то бесом дралась железным и клялась всех его сыновей погубить. Потом какой-то мужик с копьем явился, весь белый, сказал, он был богом в стороне греческой еще до Христа и сам бесов гонял, звали его Синий или вроде того. Потом Богу покорился и ангелом стал, и звался Сасиний, как-то так, а после святым сделался, а только дела своего прежнего не оставил: все ловит по белу свету ту бесовку волосатую. Она все ко мне лезла, а он ее отгонял. Оттого я из домовины и живым вышел. Не знаю, за что он так обо мне радел…
– Если он железный – а ты кузнец, ему родня.
– Бесу железному? Ну, может.
Устинья только вздохнула и прижалась к его плечу. Нужды нет, кто и как сделал это кольцо. Важно только, что через него их судьбы свиты и скованы в одно, как два волоса под молотом небесного кузнеца, и никакая сила больше их не разорвет.
* * *
Около полудня Куприян и Егорка вдвоем бродили по зарослям близ сухой гривы в самой глубине Черного болота. День был ясный, даже в эту глушь проникали солнечные лучи, и ничего угрожающего больше не было в топях, через которые два выросших здесь мудреца легко находили безопасный путь.
– Вот он! – крикнул наконец Куприян. – Лежит, голубчик!
Егорка подошел к нему, и Куприян показал ему крупный серый камень, завалившийся в кусты.
– Давай, поднимай!
Егорка забрался в куст, взял каменного бога за голову и без усилия поднял. Куприян подхватил за основание, и, пятясь, вместе с Егоркой вынес его на гриву. Там они осторожно установили идол в старую яму, где на дне лежала старинная секира без рукояти.
– Ух! – Куприян выразительно вздохнул и отряхнул ладони. – Слава тебе господи! Я уж думал, не поднимем, придется конем везти.
Крупный вороной конь стоял, привязанный возле ели, и хвостом отгонял летучую живность.
– Он ведь, бесяка, коли сам не захочет, его и воловьей упряжкой с места не сдвинешь. А вот пошел же, как миленький. Легким стал, будто не камень, а дерево сухое.
– Стало быть, угодно ему стоять на месте сем. – Егорка оглядел круг из камней, который они сами недавно выстроили заново.
– Что-то знает?
– Знает, что пока стоит земля наша, покоя
