Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Лето перешло за середину, птицы занялись птенцами в гнездах и примолкли. Ночную тишину нарушал только щебет малиновки. Чир-чир-чир… Чи-ри-ри… Устинья вслушивалась, этот голосок серебряной нитью пронзал ночную тьму, вел за собой.
Чи-виль-виль… Как малиновке не страшно – петь одной среди огромной черноты зарослей. Птичка ведь так мала – крохотное серо-рыжее солнышко в беспредельном царстве ночи. Слушая, Устинья привязалась сердцем к этой невидимой малиновке. Парни сидели в десяти шагах от нее тихо-тихо, не шептались, едва дышали, чтобы не помешать и не испортить все дело. От этого казалось, что во всем мире никого больше нет – только она, Устинья, и малиновка. Птица поет, а она – слушает. Все слушает и слушает Демкино сердце, пытаясь найти в нем отзвуки недавней любви.
Чиу-ру-ру… Чиу-ру-ру… Птица словно старалась успокоить ее. Все будет хорошо. Пока сердце бьется, оно живо и однажды может запеть…
Баммм…
Отвечая малиновке, где-то раздался тихий, но звонкий удар.
Баммм… Звон раскатывался по темному небу, рыжевато-малиновый, как последняя полоса заката.
Баммм…
Только на третий раз Устинья очнулась и сообразила: она слышит не свое сердце и не Демкино, она слышит… как бьется сердце горы. Где-то внизу, под толщей земли. Оно тоже не сразу пошло в ход, оно медлило, но все же отозвалось на призыв чуткого уха…
Баммм… «То Панфириев колокол звонит, на утреню созывает…» – говорила старая мать Сепфора. И еще что-то о чистом серебре Господня слова. Кто же служит эту утреню – сам Панфирий под горой, чтобы завершить, как положено, до рассвета?
Баммм…
Подземный колокол звал, тянул к себе душу. Словно роса с травы, душа стекала вниз, сквозь землю, в незримый подземный храм, где воевода-инок, Путята-Панфирий сто лет служил Богу ради спасения Великославля. Кого он зовет теперь? Ее, Устинью?
Она уже нашла, что они искали. Надо сказать Вояте и другим. Это Звон-гора, они ее нашли. Где-то здесь и пещера, и сам колокол. Но Устинья не могла поднять голову, не могла даже открыть глаза. Этот звон подчинил ее, сковал. В душе распахнулась целая бездна – страх Божий, ощущение своей малости и бессилия перед непостижимыми силами. Пока тот колокол звонит, она будет так лежать. К этой властной святыне приближаться следовало с осторожностью. Но откуда она могла знать?
Устинья не ощущала страха – все ее чувства были в полусне, но мысль работала четко. Мелким листом в ночной реке она плыла по волнах подземного звона, даже не думая противиться. Неужели за двести лет никто не додумался послушать эту гору? Может, и были такие, но никто не вернулся и не рассказал. Есть ли такие предания, чтобы здесь пропадали люди? Или они уходили под гору и теперь стоят в том подземном храме со свечами, а старец Панфирий поет, и ждут ее, Устинью? Она не может шевельнуться, но когда настанет рассвет, ее на этом месте не окажется, будет лежать только Воятина свита…
Кто-то огромный поднял ее на руки и оторвал от земли. Устинья ощутила себя летящей и мысленно простилась с белым светом – сейчас это невидимый ангел вместе с нею воспарит и опустится в темном храме под горой. Тот самый, что вывел из озера Евталию.
– Устинья! Ты жива? Или ты спишь? – донесся до нее знакомый, обеспокоенный голос. – Уж сколько времени лежишь, полночь миновала. Застудишься.
– Что она? Заснула там?
С усилием Устинья подняла голову. Увидела дорожку лунного света через озеро, а над ним – чуть затененную луну. И очнулась – будто перенеслась с темного света на белый, хоть вокруг и было по-прежнему темно. Ощутила свежесть летней ночи. Услышала нежный оклик малиновки. Ее держал на руках Воята, а вокруг столпились прочие парни.
– Пусти, – тихо сказала она. – Я не сплю.
Воята осторожно поставил ее на землю. Держась за его плечо, она утвердилась на ногах, но его руку не выпустила.
– Воята… Я услышала. Это здесь. Я слышала звон. Он звонит. Под горой. Но это так страшно! – Устинья содрогнулась. – Он своим звоном чары налагает. Не разбуди ты меня, я б могла и вовсе не проснуться.
– Л-ляд! – в сердцах бросил где-то в темноте сердитый голос Демки.
– Тревожно здесь, это верно. – Воята огляделся. – Пора нам отсюда убираться. Что-то шуршит по кустам нехорошо. Вроде никого там нет, а вроде бы кто-то и есть, ну его к аспиду…
Рядом послышался стук кресала по кремню. Зная, что возвращаться придется в полной темноте, парни взяли с собой факелы из просмоленной пакли и обожженную ветошку. На ветошке затлели искры, Жила осторожно их раздул, и факел запылал. Осветилась поляна, настороженные лица парней, хмурый Демка с молотом на плече.
– Я свиту заберу, и пойдем с богом. Дядька твой поди заждался.
Воята переложил руку Устиньи на локоть Сбыне и шагнул к середине поляны, где лежала на траве его свита.
Он сделал всего три шага, как ближайший ствол дерева двинулся вперед, на него. Еще не поняв, что происходит, Воята отскочил, и на то место, где он стоял, упало нечто вроде бревна с торчащими длинными ветками. Гордята с факелом шагнул вперед, свет огня отразился в выпученных глазах на распухшем бородатом лице. А ниже лица находилась не грудь, как у всякого человека, а спина. Раскинутые руки скребли пальцами землю, пытаясь поднять неуклюжее тело, вынужденное передвигаться вперед затылком.
– Л-ляд! – Демка прыгнул вперед, взмахнул молотом и с размаху обрушил прямо на это лицо.
Голова на земле треснула гнилым орехом, во все стороны полетели вонючие ошметки. Устинья зажала себе рот, чтобы не завизжать, а внутри взмыл ледяной волной ужас.
Они знали, что ночью можно дождаться упырей из Черного болота. И вот – дождались.
Глава 14
– В круг! – заорал Воята. – В круг, вашу мать! Устинья в середину! Рогатины вперед, топоры назад!
Ни разу Устинья не слышала, что Воята так бранился – и впрямь дело было плохо.
– Устя, факел держи!
Кто-то впихнул Устинье в руки горящий факел. Одолев растерянность первого мгновения, парни встали в круг. Воята, учившийся когда-то в новгородском ополчении у настоящего воеводы, немного подучил их в эти дни, как раз на такой случай. Смеялись,
