Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Через те клады он и сгинул, – мрачно напомнил Кирша, Хоропунов шурин.
Демка задумался. После всего явь и сон так перемешались у него в голове, что он, не в силах разобраться, все это относил к видениям.
– Может, клады и взаправду были… – сказал он потом. – Да нет, кабы они были – серебро-то где? Как был двор у меня – три кола вбито да небом покрыто, так и есть.
– Только у молодца и золотца, что пуговка оловца! – засмеялся Сбыня.
– Так и будет, коли у тебя вечно пол под озимым, печь под яровым, полати под паром, а полавочье под покосом, – сказал Ефрем, помнивший, как в самый день Егория Вешнего застал в кузне Демку с Хоропуном, а при них добычи – два котла лесного сора. – Работать-то собираешься, коли из навей выгнали?
– А девки-блудни это верно, что были… – проворчала Агашка, тоже помнившая, как следила за мужем и его приятелем.
Демка не ответил и помрачнел. Нахмурился: его не оставляло чувство, будто он забыл нечто важное. Обвел глазами толпу, ища кого-то, а кого – сам не знал. Но Ефрем был прав: работать пора. Близилась жатва, за ней новая пахота – орудий разных требовалось много.
Даже родная кузница приводила Демку в смятение. Руки помнили рабочие приемы, сила возвращалась в мышцы, но, раз услышав из угла привычное: «Железо ковал?», он вздрогнул и застыл. Эти тонкие голоса помощничков тоже напоминали о чем-то важном, ускользавшем. Вроде они учили его делать что-то такое, чего он никогда раньше не делал… и почему-то это нужно было держать в тайне. Но что?
Я два волоса скую,
Волос с волосом совью!
– как-то запел он за работой и в изумлении прикусил язык: это еще что? Откуда такое взялось в голове? Он и дальше помнил:
Кому волосы свивать,
Тому свадебку играть!
Какая еще свадьба? Чья? От этой песни веяло сладкими надеждами – блюдо столь мало знакомое Демке, что это чувство даже напугало. За этой песней стояла какая-то другая жизнь – но где она? На том свете?
На другой день после отъезда отца Ефросина в кузню заявился «Архангел Гавриил», то есть Воята. На него Демка все эти дни посматривал с любопытством и тайной ревностью, которую сам себе не мог объяснить. Чем-то присутствие Вояты досаждало ему, как в первые дни их знакомства, хотя тот появился как нельзя вовремя. Не считая спасения из плавучей домовины самого Демки, делал важнейшее для всей волости дело: пытался избавить ее от упырей. А что упыри – не басни, Демка убедился своими глазами в первую же ночь после «воскрешения».
– Жару в горн! – признес Воята обычное приветствие кузнецам за работой, и Демка выпучил на него глаза: снова просилось в память что-то неуловимое, но важное. – Чего вытаращился, покойничек? Параскева Осиповна кланяется, – обратился Воята к Ефрему, – а дело у меня вот какое. Нужен мне щуп. Такой, знаешь, прут железный, в пару локтей, на деревянной ручке длинной, как у кочерги. С острым концом, закаленным. Сможешь сделать? И поскорее бы.
– Всем поскорее бы, – привычно ответил Ефрем. – Сколько работаю, никто еще не говорил, что, мол, косу или сошник до того лета обожду. Всем давай завтра… А тебе зачем? Пещеру искать?
– Егорка надоумил. Там на горах этих ям – не перечесть. Все раскапывать – это целую рать из чертей надо. Егорка сказал: искать надо щупом. Где просто яма – там под ней плотная земля. А где была пещера – там будет рыхло. Все-таки быстрее дело пойдет, чем всю гору перекапывать.
– А где искать-то будешь – выбрал, какая гора нужна?
– Название знаю – Звон-гора. В монастыре Устинье старая мать Сепфора сказала – та, что была отца Ерона вдова.
– А, которая беса в избе видела? Эта может знать.
– И что Устинья? – хрипло спросил Демка.
Сам не понял, зачем спросил. Все эти дни у него вздрагивало сердце, когда он видел мельком Устинью или слышал ее имя. Куприян с племянницей еще не уехали в Барсуки – так и сидели на дворе у Еленки, часто там виделись с Воятой и собирались помогать ему в поисках пещеры. Всякое утро, направляясь в кузню, Демка видел или Куприяна, колющего дрова, или Устинью с Тёмушкой, ведущих скотину в стадо или несущих ведра с водой от Меженца. Встречая Демку, Устинья отводила глаза, но этому он не удивлялся. И раньше-то его слава была худая, а теперь, когда побывал в навях и вернулся, такая состоятельная девка на него и смотреть не хочет. Как он попал в домовину – Демка не знал, не мог вспомнить. Но почему-то именно перед Устиньей ему было неловко. Может, оттого, что это она его спасла, пожертвовала своим приданым? А чем он может ей отплатить, кроме неловкого поклона?
Ведь это уже второй раз. Он помнил – весной его чуть не утащила в могилу лихорадка после удара мертвой руки, и Устинья тогда принесла ему какую-то чудодейственную воду… нет не воду. Песок с Гробовища. Он помнил, как увидел в полубреду светлую девушку возле своей лавки, принял было ее за покойницу, но потом узнал Устинью, и такое блаженство его охватило от прикосновений ее живой, ласковой руки… Только это, статочно, тоже был сон.
К Устинье его мысли возвращались то и дело. А она все время была с Воятой. Вот архангел выискался, чтоб его перекоробило! Все лучшие девки – ему! Но на двух поповских дочерях Воята жениться ведь не может, так зачем с двумя водится?
– Если железа дашь, я сделаю! – для самого себя неожиданно предложил Демка, обращаясь к Ефрему. – На ночь останусь…
– Ночью нельзя – упыри полезут, – напомнил Ефрем.
– В кузню? А вот пусть полезут! – Демка качнул в руке молот на длинной ручке. – Да я их черепушки гнилые…
Его вызывающий взгляд исподлобья был устремлен на Вояту, но тот в этот миг почти узнал прежнего Демку.
С поисками кладов на Игоревом озере Демка за пару дней разобрался. Хоропуновы родичи подтвердили, что после Егория Вешнего они вдвоем искали клад, однажды Демка остался дома, Хоропун пошел один – и не вернулся, только следы на прибрежной грязи отпечатались. Стало быть, это все было наяву. Прочие приключения, как видно, случились с ним на том свете.
Но было кое-что, тревожившее Демку сильнее прочего. Каждую ночь своей новой жизни он видел сон: будто просыпается в
