Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Устинья только крестилась. Она-то думала, что бесовка – не то Иродиада, не то ее дочь, но теперь то предание о плясках на пиру показалось простым, как сказка про курочку-рябу. Что там распутный царь Ирод с его странным семейством, где в женах ходят племянницы и внучки! Еще в детстве Устинья слышала от отца о том, как Бог сотворил людей, она знала их имена – Адам и Ева. Теперь же для нее мир содрогнулся на своей привычной основе – и оказался иным! Даже Господь не сразу догадался сделать мужчине жену из ребра. Сначала он сделал двоих, мужчину и женщину, сразу из земли, одинаковых. Первой на свете женщиной была не Ева, праматерь рода людского, а Лилит! Не умея покоряться мужу, та не стала матерью людей, а наплодила бесов. Бесчисленных бесов – каждый день ангелы истребляют по сто ее сыновей, но мир по-прежнему ими полон. А сама Лилит – чудовище, состоящее из грязных волос и горящих адским огнем глаз – так и бродит по миру, из бессмысленной злобной ревности убивая всякого младенца из потомства Евы, до которого может дотянуться. И чего тут дивного: среди людей разные жены человека тоже, бывает, друг друга ненавидят и детей чужих извести пытаются. Видать, бесовка Лилит им на ухо по ночам шепчет…
– Устя, ты чего? – Тёмушка осторожно потянула ее за рукав. – Пойдем, не станем старцу мешать.
Очнувшись от мыслей, Устинья обнаружила, что отец Ефросин уже погружен в беззвучную молитву, а Ивша из-за двери делает им знаки. Они ушли, но до самого вечера Устинья не могла опомниться, пытаясь уложить в голове открывшуюся ей бездну – повесть о злобе и ревности, существующих столько же, сколько сам белый свет.
* * *
Покончив с делами в Сумежье, через три дня отец Ефросин собрался восвояси. В лодке, которую выделил ему Трофим, кроме двух отроков-гребцов сидела бабка Перенежка с кулем своих пожитков.
– Приходила ко мне Настасеюшка, кровиночка моя, приходила! – охотно рассказывала довольная бабка всякому, кто готов был слушать. – Отдала я ей перстенек драгоценный. Взяла она его, поклонилася мне в пояс и пропала. Теперь-то она успокоится, желанныи мои.
Устинья, провожая старца и бабку, в душе была согласна: теперь Настасея успокоится. Если Демка, лишившись перстня Невеи, вернулся в мир живых, то Настасею тот же перстень переведет в мир мертвых, где ее единственное место. А для ее бабки самым подходящим местом будет Усть-Хвойский монастырь. Оставшись одна на свете, явно не в здравом уме, та нуждалась в заботе о спасении души своей и внучки. Вместе с Перенежкой Устинья послала игуменье выстиранные и высушенные полотна, которыми ловили домовину, – пожертвование и помощь в содержании старухи, способной исполнять только нетяжелые работы. Сама она больше смотреть не могла на бывшее свое приданое. А если соберется вслед за Перенежкой, то у нее другого имения довольно.
Среди провожающих на пристани у широкой Нивы стоял и Демка – как обычно, самоуверенный, руки в боки, вид чуть более обычного вызывающий. Побывав в бане, укоротив бороду, он стал на вид совсем как прежде, только в глазах у него еще лежала нехорошая тень, и от взгляда его людей пробирала дрожь. Эти дни он был постоянно голоден как волк, но не одна Мавронья, а и другие бабы приносили ему всякую снедь, пользуясь заодно случаем поближе посмотреть на диво, и он уже заметно поздоровел. Народ толпами собирался подивиться на того, кто побывал «в навях» – скоро Демке это надоело, и он даже пару раз съездил по шее самым настырным мужикам, лезущим пощупать, истинно ли живой. Девкам и молодым бабам пощупать разрешал.
– А что, Демка, много ли див в навях повидал? – расспрашивали его.
– А Бога видел?
– А анделов?
– Чертей он смотрел! Кто же такого шалопута к Богу пустит!
– Ох, всяких я див повидал! – сидя на завалинке у своей избы, охотно рассказывал Демка собравшейся вокруг толпе. – На том свете растет лес дремучий, а над ним вечно гроза бушует, молнии сверкают! Лазил я по этому лесу, видел кусты огненные, а под ними, у корней – клады золотые! Только хотел взять – вылезло откуда-то чудище, как волк огромный, да и на человека малость смахивал. Стал я с ним биться, потом сел верхом, и понес он меня – через высокие горы, широкие реки, крутые берега!
– Хоть дедов-то своих видел?
– Какие ему деды – он их и не признает! – опять влезал ехидный старик Немыт, особенно не любивший Демку.
– Дедов – не припомню, – честно признался тот, – а видел я Хоропуньку.
В ответ раздались бабьи вздохи. Тело на озере нашли и вытащили на сушу. Оно сильно пострадало, но все же по остаткам одежды удалось опознать Хоропуна, да и других утопленников в последнее время не было. В тот же день его, отпетого отцом Ефросином, похоронили на сумежском жальнике – в той самой домовине, что осталась на Гробовище, наскоро вытесав к ней крышку. Все радовались: хоть одну беду избыли, обиженный мертвец не приволочет грозовые тучи на созревшие хлеба.
– И как он там, желанный мой? – спросила Агашка. – У Бога в милости?
– До Бога мы не дошли, а мы с ним там клады брали. Клады находили огромные – серебро и золото хоть возами вывози. Только девки нам мешали – бегали вокруг, заигрывали. Девки такие были… – Демка обрисовал руками в воздухе немалые достоинства тех девок, и послышалось хмыканье.
– Так ты давеча врал, будто вы с Хоропушкой на том берегу Игорева озера клады искали? – воскликнул Несдич, сбитый с толку. – Наяву
