Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Крест христианам хранитель, вселенной… ангелов слава… – забормотала она, отчаянно силясь вспомнить правильные слова.
– Крест хранитель всея вселенныя, – уверенно и величаво, будто в церкви, подхватил Воята, поняв, что нужно, и заговорил нараспев: – Крест красота церкви; крест царей держава; крест верных утверждение, ангелов слава и демонов язва[36]…
– Крест прогонитель псам, – Устинья вспомнила конец молитвы Асклепиодоты, – огневицам, трясавицам, женам-злыдням, девкам простовласкам, окаянным. Аминь.
– Аминь! – дружно гаркнули парни вокруг домовины.
– Аминь! – повторила Устинья и выплеснула воду из горшочка на Демку.
Его тело дернулось, глаза открылись, взгляд устремился в далекое голубое небо.
Устинья замерла, держа в одной руке горшочек, в другой медный крест. Даже перестала дышать.
– Ежкина касть… – раздался хриплый слабый голос.
Демка неуверенно поднял руку и провел по лицу и бороде, стирая воду. Он хмурился, жмурился, но теперь не оставалось сомнений – это живой человек.
Устинья осела на песок, выпустив горшочек, а крест прижав к груди. Вслед за судорожным вздохом у нее полились слезы – будто лопнула преграда. Она молча плакала, ловя воздух открытым ртом, будто сама только что чудом избежала гибели.
Демка сел в домовине, протер глаза, огляделся. На лице его появилось изумление. Да и мало кто не удивился бы, вдруг проснувшись в гробу, на берегу озера, в кольце потрясенных парней, смотревших на него как на выходца с того света.
– Осташка… Сбыня… – прохрипел Демка, потом узнал Вояту. – Охти мне, неистовая сила, и ты здесь, архангел наш?
– Здравствуйте оживать, из навей возвращаться! – приветствовал его Воята. – Как тебе там показалось?
– Да я ж не помню ничего! – Демка обеими руками взялся за лоб. – С какого лиха я тут… Это что? Домовина? Желанныи матушки! Дайте выйти, косой те возьми! Я вам чай не покойник!
Взявшись за края домовины, Демка полез наружу; парни подхватили его и помогли встать. На нем была та же одежда, в какой он отправился на купальские игрища, только пояс исчез.
– Устинья? – Тут он заметил девушку и наклонился к ней. – А ты чего здесь?
Она подняла к нему залитое слезами лицо – не находила слов. Не могла даже радоваться, была в полной растерянности, как будто сама очнулась, проспав сто лет.
– Она чего – она тебя с того света вытащила! – ответил ему Воята. – Ты не помнишь, что ли?
– Да говорю же – совсем ничего не помню! Как я попал-то в эту хрень? – Демка без почтения пнул домовину. – И где эта блудня… что там раньше лежала?
– Той больше нету, – сказал Костяш.
– А домовина теперь дружку твоему Хоропушке пригодится, – добавил Гордята Малой. – Коли уж из вас из всех он один – настоящий покойник.
– Хоропушке? – Лицо Демки несколько прояснилось. – Так он же… Нашли его, что ли?
Кое-что из недавних событий он все-таки помнил, узнавал приятелей – не оставил полностью память на Темном Свете, и этому следовало радоваться. Он даже узнал Устинью. Но узнал – и только. Обрадовался ей не больше, чем Осташке с Костяшкой, только сильнее удивился.
– В осоку вынесло его. – Сбыня кивнул на озеро. – Хочешь глянуть? Только это плыть надо, а ты, поди, наплавался! Два дня тебя ловим, аки налима какого!
– Сам ты налим! Что случилось-то?
– Устяшенька! – вдруг раздался совсем рядом знакомый дрожащий голос. – Так что же – колечко-то? Отдала бы ты его мне. У тебя еще есть. А мне для Настасеюшки…
Все разом обернулись – возле них стояла бабка Перенежка. Видно, так и шла вслед за телегой из Барсуков и вот догнала. Ни домовина, ни оживший Демка – ничто не привлекало ее внимания, она видела только Устинью. А Устинья при виде старухи зарыдала в голос – та была как неотвязный призрак злой судьбы, бессмысленный и упорный.
– Ох, бабка! – Воята закатил глаза.
Потом его осенило – он наклонился, пошарил в соломе домовины, быстро нашел перстень с голубым камнем, повернулся к Перенежке и протянул ей:
– Вот тебе твой перстень! Носи на здоровье!
– Ох, желанной мой! – Перенежка приняла драгоценный перстень в морщинистую дрожащую ладонь. – Вот дай бог тебе… Как она обрадуется-то! Кровиночка моя!
Сжав добычу в кулаке, бабка шустро похромала прочь с Гробовища – пока не передумали и не отняли. А оставшиеся уже забыли и о ней, и о перстне.
– Ох, Демка, что у нас тут было-то! – Сбыня покрутил головой, не зная, как все это сразу рассказать. – В Купальскую ночь…
– Упыри вылезли! – наперебой заговорили парни.
– Из Черного болота!
– И лихорадка-бесовка из гроба вышла!
– Плясала вот прямо тут, чуть сто человек насмерть не заплясала разом!
– Сколько народу сгубила!
– Упыри по волости расползлись, тоже того…
– Они и сейчас еще там близехонько! – Радоча кивнул в сторону болота.
– А ты взял и сгинул без следа!
– Мы думали, тебя тоже навки увели, как Хоропушку!
– А потом старец озеро освятил, ты и вспыл!
– Какой еще старец?
– Отец Ефросин!
– Монастырский который!
– С какого хрена он тут взялся?
– Его Устинья с Куприяном привезли!
– Им владыка Новгородский такое благословение дал.
– Не им, а отцу Ефросину!
– Ну да. Но они в Новгород ездили за ним.
– За кем? За владыкой?
– За благословением.
– Кто ездил?
– Да Куприян же с Устиньей!
– И Вояту, вон, привезли.
– Ежкина касть, ничего не понимаю! – Демка опять взялся обеими руками за голову. – Пожалейте, братцы, меня, сироту! Дайте опомниться хоть малость! Это я тебе, Архангел Гавриил, жизнью обязан, да?
– Не мне. Устинье ты жизнью обязан, – ответил Воята. – Ее благодари.
Демка посмотрел на Устинью. Она так и сидела на песке, привалившись к стене домовины. Рыдать она уже перестала и почти успокоилась, но это было спокойствие полного изнеможения – не осталось сил ни радоваться, ни страдать.
– Благо тебе будь, Устинья Купри… Евсеевна! – торжественно сказал Демка. – Коли говорят, что я тебе жизнью обязан… Взять с меня нечего, ну, как сумею, может, отслужу… как в разум приду. Хоть шерсти клок…
– Да ты что, – окликнул Воята, – не помнишь, что…
– Молчи! – Устинья вскинула руку. – Не говори ничего.
– И то верно! – одобрил Демка. – Устинья – девка умная, состоятельная, всегда дело говорит. С меня сейчас толку, как с ежа молока, а с ужа шерсти. Я, считай, заново на свет родился,
