Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
– Предлагаю не поднимать шуму и не оказывать сопротивления. И мы отнесёмся к экскортированию вашей особы с полнейшим почтением.
Вера Игнатьевна выступила вперёд, затолкав Сашу себе за спину.
– Господа, это какая-то чудовищная ошибка!
Первый сыскной протянул Вере Игнатьевне бумагу:
– Никаких ошибок, профессор Данзайр. Прошу ознакомиться. Вера Игнатьевна пробежала ордер. Всё было оформлено верно.
– Ты – ни слова. Молча отправляешься с этими господами! – адресовалась она Белозерскому. – Я буду вас сопровождать, – это было высказано первому сыскному.
Тот кивнул.
Тут-то с цыганским выходом несчастная родильница Антонова и выдала мощное двигательное возбуждение. Вера Игнатьевна и Александр Николаевич бросились к пациентке.
– Никак не можем допустить к практике!
Оба сыскных подступили к Александру Николаевичу, который тут же, разумеется, попытался оказать сопротивление. Зря ли столько спортом занимался?! Но Вера пронзила его ледяным взглядом, будто приказала консолидироваться.
– Не усугубляй! Я всё решу! Всё! Сперва здесь. Забирайте его! И хоть синяк на нём будет! А ладно, сами знаете и не поставите.
Первый сыскной улыбнулся Вере Игнатьевне будто старый товарищ.
Полицмейстер сидел за столом в своём кабинете и сосредоточенно писал с суровым выражением лица. В кабинет ворвалась княгиня Данзайр, оттолкнув дежурного от дверей. Андрей Прокофьевич жестом велел последнему не вмешиваться. Вера от души хлопнула дверью. Пока шла к столу, чуть успокоилась. Наклонилась близко-близко и тихо выдохнула:
– Ты что творишь, подлец?! Для чего это шапито?
– Присядь, Вера Игнатьевна, успокойся. Ничего не будет с твоим малышом. Подержат до утра и отпустят.
– Ты зачем дело завёл?! Обыск этот… Совсем совесть потерял?
– Вера, не дави. Не я его к осмотру Анастасии привлекал. Не я его к себе в дом притащил. Ты вскорости галантишку из своих нежных рук выпустишь или выкинешь – что больше в твоём характере, а? Ты же после Покровского всем мужикам мстишь, – хмыкнул он. – Не дай бог тебя первой оставят! Упаси боже тебя разлюбят! О, нет! Этого ты не допустишь! Ты всегда должна первой пинка под зад выписать! Ни разу ещё проколов не было, ага? А мальчонка-то увяз в тебе по уши. Затаит. Как его запасной фактик для влияния на тебя.
– Ох, всех-то ты по себе судишь, Андрей Прокофьевич! – Вера внезапно успокоилась. Присела. – Потому психология у тебя примитивная.
– Она поголовно примитивная, Веруша. За исключением редких экземпляров. И то, знаешь, в чём-то таком, узеньком. А что до дела: я завёл – я и в долгий ящик положу. Пусть лежит себе. Оно каши не просит. Мало ли! Младшенький Белозерский видел и слышал достаточно, чтобы разрушить мою жизнь.
– Андрей, твоя жизнь и так разрушена! Просто ты в шоковом состоянии, потому и не осознаёшь этого. Ты правда полагаешь, что, заперев пусть всего на одну ночь сына могущественного человека, ты как-то отремонтируешь свою жизнь?! – Вера горько усмехнулась.
– На могущественного человека у меня тоже всякое имеется.
Андрей Прокофьевич достал из ящика стола бумажку, положил перед Верой.
– Следовало бы в ведомство господина Вержейского передать для санитарно-эпидемиологического расследования на фабриках Белозерского в части заразных болезней и сифилиса. Ну да мало ли в империи сифилитиков! Пусть у меня полежит. И глубокоуважаемому господину Белозерскому Николаю Александровичу никакой мороки. И мне – информация.
– Это же бланк нашей клиники! Как он к тебе попал?![70]
– Я тебе, Вера Игнатьевна, по старой нашей дружбе так подскажу: ты всех подозревай, скопом. Так надёжней.
– Не могут все скотами быть! Это у тебя, получается, и на меня такая папочка имеется? Может, и филёры за мной ходят?
– Нет бюджетов таких у нас. Тут, знаешь, всё больше на добровольных чистосердечных началах, – Андрей Прокофьевич рассмеялся. – Веруша, у тебя такое брезгливое лицо, будто ты сама в крови по локти не бывала.
– У меня лицо и в дерьме бывало. Да только так гадливо не становилось.
Андрей Прокофьевич поднялся. Принял официальный вид. Замечание княгини его обидело. Но виду он не подал.
– С тебя все опалы сняты. Ты – депутат Думы. Не у тебя на фабрике сифилитики конфеты изготовляют. Не у тебя дома и запрещённые операции производятся.
– А то ты не знаешь, что я их делаю!
Вера тоже поднялась. Он проводил её к выходу.
– Важно не само знание, а умение его использовать. Тебе ли, женщине-врачу, учёному – этого не ведать!
– Откуда ты узнал, что у Белозерского на дому… учебная комната?
– У вас – своя этика и деонтология; у нас – своя.
Андрей Прокофьевич поцеловал Вере Игнатьевне руку. Она смотрела на него завороженно, силясь припомнить что-то важное.
– Андрей! Ольга же умерла! Не вышла из летаргии. Моя диагностическая ошибка. Впрочем, на исход диагностика не влияет.
– Она полжизни в летаргии пребывала. У неё не бытие было, а секунды между вечностями. Наркотики дают мощную иллюзию всплеска жизни. Потом – та самая варанья вечность. Снова секунда иллюзий. И ты снова – ящер. Эти мгновения возбуждений к жизни ужасно старят человека, и он снова уходит в летаргию ящера. Человеческой жизни у наркомана на круг максимум одна ночь… Что ты с таким удивлением на меня смотришь? Я долгие годы жил рядом с наркоманкой.
– И ничего не делал! Я не оттого удивляюсь, Андрюша, что ты так хорошо понимаешь про дурман. А оттого, что ты сам рептилия.
– Царствие ей небесное! Спасибо, профессор, что сделали всё, что могли. И не извольте беспокоиться, княгиня, вы и ваш фаворит – вне опасности. Это всего лишь превенция. Да-да, и ваше и наше ремёсла схожи куда больше, чем кажется. Главное – профилактика, социальная гигиена! Как утверждал в своём великолепном докладе господин Кравченко[71]. Я присутствовал, был восхищён, аплодировал. Во-первых, потому как инициирован доклад был чудовищным криминальным происшествием. Во-вторых, поскольку искренне восхищаюсь выдержкой доктора военной медицины Кравченко Владимира Сергеевича.
Он поклонился и распахнул перед Верой дверь. Вера Игнатьевна мягко прикрыла дверь. Она вспомнила того юношу, которого обожала в детстве. Он просто не мог стать таким!
– Андрюша! У тебя всё-таки жена умерла.
– Ох ты! Тебя стали беспокоить формальности, приличия?
Несмотря на ироничный тон, улыбнулся он так, как улыбался в молодости. (Он умел чуять момент. Играть. Не был он ни рептилией, ни подлецом.)
– Разумеется, всё будет по высшему разряду. Похороны жены полицмейстера – не кот чихнул.
– У тебя трое детей.
– Как выяснилось: четверо.
– Ты нужен дочери! Что бы между вами ни было. Ты же её
