Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Одно можно было сказать наверняка: Ремизов действительно любил свою гувернантку. А она любила его. Вере Игнатьевне пришлось присутствовать при чуде воссоединения. Хотя бы несколько первых минут из приличия. Эта гувернантка вытащила счастливый билет. Вера Игнатьевна очень надеялась, что не только кредитный. В голове у неё вертелось что-то ужасно пошлое, наподобие:
Учишь ты детей сопливых
По-французски букварю
И подмигивать готова,
Чтобы взял, хоть понмарю!
Но в наш век реформ великих
Не возьмёт и пономарь:
Надо, барышня, «толиких»,
Или снова за букварь…[65]
Господин Ремизов щедро пожертвовал клинике «Община Св. Георгия».
«Вот вы, драгоценный учитель мой, Алексей Фёдорович, полагали, что я не умею денег раздобыть. А извозчик прогадал, побоявшись назвать имя и адрес. Уж его Ремизов озолотил бы. Опять деньги мимо мужика, ну что ты будешь делать!»
Вера наконец рванула к Ивану Ильичу на конюшню. К своему персональному, так сказать, аналитическому психологу. Хотя бесовщина это всё. Иван Ильич – просто добрый, душевный мужик, друг. А психолог – известно кто.
Я психолог… о вот наука!..[66]
Глава XXI
Анастасия стояла перед зеркалом. Водопад густых белокурых волос, её огромная гордость. Некоторое время она смотрела на своё отражение. Нет, не это должно отличать женщину от мужчины! К чему сейчас лишнее неудобство, пожирающее тьму времени?! Она взяла в руки ножницы и начала недрогнувшей рукой остригать роскошь, за которую любая красавица эпохи Ренессанса продала бы душу, ни на мгновение не задумавшись.
Через полчаса, в чуть мешковато сидевшем на ней костюме старшего брата (какое счастье, нигде не давит, полная свобода движений!), она обшарила все ящики и сейфы в кабинете отца (она лет с девяти знала, что код – её собственный день рождения) и матери (матушка предпочла дату рождения первенца; господи, комплекс Электры стоило назвать комплексом Агамемнона[67], а эдипов комплекс – комплексом Иокасты[68]). Обнаружилось достаточное количество кредитных билетов, дорожных чеков. А у отца в сейфе нашёлся и дамский револьвер. Анастасия взяла его, холодно и с горечью усмехнувшись:
– Наркотики, яды – глупость какая! Так вернее!
С оружием Анастасия Андреевна управляться умела. Любимый папочка научил.
Она последний раз проверила наличие необходимых бумаг. Бросила прощальный взгляд на девическую спальню, признаться, обставленную отцом с любовью. Вздохнула. Но тут же припомнила, что именно здесь она и родила дитя противоестественной связи, и всякое доброе чувство в ней улетучилось. Даже не присев «на дорожку», она надела мужскую шляпу, взяла небольшой дорожный саквояж и вышла из комнаты, не оглядываясь.
Ночь была приятной, прохладной и совсем не страшной. Собственно, сама по себе ночь и не бывает страшной. Но бывает, что человек утрачивает чувство страха – это крайне необходимое для выживания чувство. Именно страх позволяет сориентировать и мобилизовать тело и разум перед лицом опасности. Бесстрашие не подвиг, но патология. В Анастасии Андреевне поломался один из важнейших эволюционных механизмов, а она и не заметила. Она бесстрашно шла ночными улицами в сторону вокзала с дорожным саквояжем.
Прооперированная Антонова лежала на кровати. Она ещё не пришла в сознание. Рядом сидел Александр Николаевич. Тихо вошла Вера Игнатьевна – он её не заметил, что позволило ей некоторое время наблюдать за ним. Наконец, он почувствовал присутствие человека – как все мы в одиночестве, тишине и полумраке чувствуем присутствие другой особи нашего вида. Обернулся.
– Вера Игнатьевна?
– Как она?
– Всё ещё в летаргии. Хотя мощный выброс эндогенной биохимии, спровоцированный нашим вмешательством, должен был что-то изменить к лучшему…
– Или к худшему.
– Но она же молода!
– Истощена тяжёлыми родами, раздавлена смертью ребёнка. Предыдущая жизнь явно не баловала молоком и мёдом.
Некоторое время доктора молчали.
– Вера, – тихо сказал Александр Николаевич. – Я должен тебе кое в чём признаться.
Он сказал это так проникновенно. Несчастный молодой дурачок! Если бы Вера знала, что он жаждет облегчить душу, признавшись ей в объятиях и одном-единственном поцелуе с Асей, она бы, пожалуй, расхохоталась. Хотя нет, просто улыбнулась бы. Он же был прекрасным добрым мальчиком, несмотря на некогда регулярные посещения борделя. Это же, ах ты ж господи, пресловутое c'est autre chose![69] Там всё было просто и понятно: товар vs купец.
Тут же Сашеньку Белозерского жёг грех, потому что в мыслях же было, пусть и недолго. Было! Значит, согрешил! И чувствовал себя виноватым перед Верой, которую любил. Или боготворил. Или и то и другое. Или не то и не другое. Одно можно сказать точно: Вера Игнатьевна была его первой любовью. Ему искренне хотелось, чтобы она оставалась его любовью навсегда.
Вера ласково улыбнулась:
– Я тоже обязана тебе кое в чём признаться. Боюсь, в чём бы ты ни хотел признаться мне, я любое твоё признание приму куда спокойней. А вот ты, опасаюсь, не сможешь обуздать ту самую чёртову русскую страстность. Как бы там ни было, мы, выходит, хотим что-то друг другу сообщить. Раз ты проявил инициативу, тебе и начинать. Прошу!
Вера взяла табурет и присела напротив него.
– Вера, я… – Александр Николаевич набрал воздуху. – Я… – у него всё ещё не хватало решимости.
Вера не позволяла себе его торопить или насмехаться. Она всеми фибрами души желала, чтобы он признался ей в том, что влюбился в другую или в чём-то подобном. Даже самые бедовые представители рода человеческого нет-нет да и пожелают себе индульгенции. Или не себе: мальчику же легче. То есть не легче, а лучше!
– Вера, я чуть не поддался искушению…
В этот момент в палату вошли сыскные. Тот, что постарше, не поздоровавшись, с безупречной вежливостью и одновременно с непререкаемостью (так уметь надо, не каждому дано, хотя с годами можно выковать сие умение) обратился непосредственно к Белозерскому:
– Господин Белозерский Александр Николаевич?
Александр Николаевич растерянно кивнул. Вера Игнатьевна встала, он немедля поднялся следом. В отличие от своего молодого друга, любовника и подчинённого, она хорошо была знакома с этой породой законников и знала, чего ожидать.
– Вы задержаны по подозрению в деяниях, указанных в разделе пятом Уложения о наказаниях уголовных и исправительных.
Первый сыскарь произнёс это изысканно-строго. Так, что его можно было понять двояко: я при исполнении и надеюсь на встречное понимание важности моей миссии. А можно и так: попробуй не подчинись.
Александр Николаевич ошарашенно поглядел на Веру Игнатьевну. Она взяла его за руку,
