Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Василий Андреевич не знал, что и думать. Оттого и не думал. Страха не испытывал. Он весь стал – функция. Не впервой. Мысленно возносил благодарности княгине Данзайр за то, что самый компрометирующий инструмент она из особняка Белозерских вынесла сразу, как обнаружила.
– Сие изымается по описи до выяснения обстоятельств. Извольте ознакомиться и поставить подписи, – обратился к Василию Андреевичу старший сыскной, как дело было кончено.
Полицмейстер всем видом давал понять Василию Андреевичу, что он здесь тоже не более чем функция. Ничего личного, noblesse oblige[64].
Можно было бы, конечно, сказать, что Василий Андреевич находился в состоянии choc, что во французском языке, да и в английском (shock) означает: удар, толчок, потрясение. Ему в какой-то момент пришлось сдержать смех, потому что в голове всплыл абзац из учебника (Василий Андреевич довольно часто помогал Александру Николаевичу зубрить, в особенности на первых теоретических курсах): «Термин choc введен доктором Le Dran, консультантом армии Людовика XV, для описания состояния пациентов после огнестрельной травмы». Хотя Василий Андреевич не был ранен сейчас, да и никогда не был ранен, состояние его, удивительно трезво ощущаемое им со стороны будто раздвоение сознания, будто тело и душа внезапно не одно, – очень походило на симптоматику choc из Сашенькиного учебника.
Когда полицмейстер и сыскари удалились, Василий Андреевич опустился на диванчик в просторном холле и уставился пустым взглядом на входную дверь. Горничная поднесла ему чашку кофе с корицей, как он любил. Он не заметил. Она поставила поднос на столик, ласково посмотрела на Василия Андреевича и тихо удалилась, подавив в себе желание его пожалеть. Персонал любил батлера. Он выглядел строже, чем был на самом деле, всегда был добр и оценивал по достоинству труды, помнил дни рождения, именины не только персонала, но и их родных, делал щедрые подарки и на Новый год, и на Пасху, и на Рождество.
Вера Игнатьевна сидела за столом в профессорском кабинете и смотрела пустыми глазами на дверь. Ей необходимо было принять ряд сложных решений, и принять быстро. В особенности нельзя было откладывать разговор с Владимиром Сергеевичем.
Но тут в кабинет ворвался здоровенный мужчина, на котором с двух сторон висли доктора Нилов и Порудоминский. Натура была из тех, что вола кулаком валят. Но он был явно не мужицкого племени. Скорее, из купцов. Из тех, что рано или поздно получают дворянство. А паче чаяния наследники не подведут – то и дворянство потомственное.
– Где она? Что с ней? – взревел он, разбрасывая, очевидно не в первый раз, докторов. – А вы кто такая? Где профессор? Эти господа обещали мне профессора!
– Вера Игнатьевна! Простите! Это господин Ремизов, он невменяемый! – тяжело дыша, пояснил Порудоминский.
– Наша неизвестная летаргия у господина Ремизова в доме гувернанткой служит, – пояснил Нилов.
– А я вот как раз и есть профессор! – вдруг развеселилась Вера, которой всё сразу стало понятно. – Вера Игнатьевна Данзайр, доктор медицины, – она подошла к Ремизову, протянула руку.
Проницательно глянув, он немедленно пожал её руку.
– Ремизов. Матвей Сергеевич. Купец первой гильдии. Коли вы профессор, так ведите меня к ней скорее!
– Мы от адреса пошли по адресу, – вставил Нилов, – чтобы только выяснить. А он вот как сорвался, нас в карету запихнул! – по-детски пожаловался Иван Сергеевич.
Вера еле сдержала смех. Дала господам докторам знак выйти и оставить её наедине с «медведем».
– Сядьте!
Ремизов, помедлив лишь мгновение, сел на указанный стул.
– Жива ваша гувернантка. Вы, насколько я разбираюсь – а я разбираюсь в таких, как вы! – и не перебивайте меня! – сподличали!
Он весь вспыхнул, затем уставился в пол обиженным ребёнком, если можно представить себе обиженного ребёнка таких размеров, который к тому же ревёт басом. Вдруг как-то грузно осел и с шумом втянул воздух.
– Вы ещё заревите! Хорошо, хорошо. Не сподличали, – Вера Игнатьевна налила стакан воды и подала ему. – Сострастничали. Что в случае этой совсем ещё девочки – одно и то же.
Ремизов одним махом опрокинул стакан, вскочил и заметался по кабинету.
– Я же знал! Знал, для какой дряни ей эти деньги! Я всё знал! Вы правы, я подлец, подлец! Я люблю её! Люблю с первого дня! А она стояла такая гордая, на всё готовая ради этого ничтожества. Что ж вы за бабский род дурной такой, а?! Я ей открылся. Я ей предложение сделал. А она мне про тысячи для этого никчёмного… – он на миг смутился, видимо окоротив готовое сорваться с языка грязное словцо. – Меня ж гордыня обуяла, вы поймите! Да-с! И желание ещё, да!
Он шлёпнулся на стул, всхлипнувший под ним, и сам налил из графина ещё стакан воды, опрокинул.
– Ну да, а «род дурной» – так уж непременно бабский! – проворчала Вера. Впрочем, без злобы.
– Я ужаснулся! Готова честь свою продать?! И замуж не надо, лишь бы какого-то… тьфу, червя, пиявку! – деньгами снабдить?!
– Нехитрый сюжет, Матвей Сергеевич. Гувернантка попросила шальную сумму для того, в кого она, как считала, была влюблена. Вы дали в обмен на девственность. Сомнительная сделка. Причём для вас. Ни одна девственность столько не стоит!
Вера не выдержала и рассмеялась довольно добродушно. Ремизов был крайне удивлён таковой реакцией. Тем более женщины. Пусть она сто раз профессор и доктор медицины. Он ошарашенно уставился на неё. Но Вера лишь плечами пожала.
– В юности я была влюблена в человека, чем-то похожего на вас. Яркого, богатого, страстного и гневливого. Я отдалась ему, потому что сама страстно желала этого. Поверьте, ваша гувернантка не продешевила, что бы ею ни двигало. Тем более двигало ею наверняка не то чувство, к которому вам бы стоило ревновать. Наверное, начиталась всякой романической чуши. Вы, господин Ремизов, полагаю, вдовец, коль скоро предложение делать изволили?
Он кивнул.
– Сколько она в вашем доме?
– Полгода. Я влюбился с первого взгляда, но…
– Но молча сопели в углу. Понятно.
– А этот субчик – какой-то её старый, чуть ни детский знакомец, на лодочке они, вишь, катались, не гребли, а целовались!
– Вот она и чувствовала себя обязанной, потому что ереси в прелестных головках чуть больше, чем ваты на еловых ветвях на детских праздниках. А тут вы ещё сопите в углу. Вы разве
