Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
– Не надо так, не надо! Надо не так, – торопливо шепнула Вера Игнатьевна.
Лариса Алексеевна отстранила подругу.
– Лара, я не понимаю, зачем ты едешь. То есть я понимаю, но не одобряю. Но, Лара! Не насовсем! Вернись и забери девчонку! Или останься и забери девчонку! Я не знаю как, но ты сможешь. Найди какую-нибудь семейную мещанку, отсыпь ей. Забери девчонку! Вот тогда уже не возвращайся. Сапожникова с собой возьми, только сперва пусть продаст твой гадюшник. На безбедное существование хватит. И живите, я не знаю, в Швейцарии! Сорок лет на горе сидите и будьте счастливы! Он же молится на тебя, и на ребёнка будет молиться. Тебе вовсе не обязательно любить, просто позволь ему любить и тебя, и дитятю. Любить как следует, а не вот так, – Вера Игнатьевна взмахнула руками.
Лариса Алексеевна села в карету, Авдей тронул. Вера пошла рядом. Лариса приложила ладонь к окну, по щекам её текли слёзы, она молча смотрела на подругу.
– Ты… не вернёшься? Лара, не бросай девчонку! Она твоя внучка, дьявол тебя побери! Лариска! Лариска, не смей! Не бросай её! Не оставляй! Не оставляй своего человека!
Авдей пустил лошадку рысью. Стукнув кулаком по окну Вера гневно прокричала:
– Может, оно и лучше, когда в твоей жизни нет предателей! Укатывай! Лучше быть сиротой, чем быть преданной!
Схватив булыжник с мостовой, запустила вслед. После чего обессиленно опустилась на тротуар.
– Преданной с рождения сиротой, зачатой от инцеста. Чего уж лучше.
Кажется, она не сказала этого вслух. Кто-то решился подойти к странной женщине. Вера Игнатьевна поблагодарила за внимание, уверив, что всё в порядке. После чего вспомнила, что нарушила обет чёрт знает в который раз. С гневом не могла справиться. Мукаи Кёрая и Мацуо Басё недостаточно. Что-то там про аиста гнездо, что в пределах бури, а под ним, мол, вишен спокойный свет. Как же-с! Когда тут больше подходит русское: велик вырос, а ума не вынес! И Ларе подходит. И ей самой. И Авдею, чёрту, потом устроит!
Вера усмехнулась. Это она младшенькому Белозерскому может устраивать. Авдею где сядешь, там и слезешь.
Если бы Авдей любил предаваться размышлениям, он бы, пожалуй, сейчас сочинил, что нет ничего совершенного, вечного и бесконечного. Такое у него было настроение. Если у него бывало настроение. Авдей в некотором роде был самый что ни на есть самурай. Потому, глянув на небо, он подумал: «Ведь и небо когда-то лопнет!»
И перестал думать…
Путь – это шаг за шагом
В небо, которое лопнет,
Когда мы придём.
Глава XV
Дмитрий Петрович вёл амбулаторный приём. В кабинете присутствовала семейная пара с малышом. Муж и жена были подозрительно схожи меж собою. Что, впрочем, и не удивительно. Не только аристократы прибегали к близкородственным связям. У кого капитал, у кого капиталец, у кого все вещи: два ведра да клещи – а методы одни. Коли родят где мальчика, так на следующий год родная сестра мамкина – девочку, так уж сразу и невесту племяннику. А меж троюродными и счёту нет связям.
Мальчик двух лет: опрятный, пухлый и очевидно довольный жизнью. Доктора не боялся. Улыбался. Любознательный ребёнок, однако молчаливый. Вот родители и заволновались.
Концевич осмотрел ушные ходы. Исключительно для проформы. Хлопотала всё больше мамаша. Папаша старательно выводил солидность. Солидность, примеренная на его возраст, смотрелась как таз на горошине. Оба родителя были весьма молоды. Ей лет восемнадцать. Ему от силы на пару годков поболе.
– Так-то, господин доктор, он у нас сообразительный. Весёлый. Смелый очень. Но вот, изволите видеть, не разговаривает. Пора бы, а он только лопочет невнятное. Точнее сказать, не лопочет, а вроде как… – папаша замешкался, подыскивая определение.
– Мычит, – подсказал Концевич.
Дмитрий Петрович не был ни груб, ни ласков. При общении с пациентами он являл воплощение такого безупречного порядка, к которому уже, признаться, и беспорядка хочется прибавить.
– Вероятнее всего, он глух, – констатировал Концевич.
– Глух… – полувопросом-полуутверждением откликнулась мамаша, озвучив, наконец, вслух их собственное главное опасение, которое до сих пор не высказывали из-за суеверия.
– Но он же… лопочет! – добавил папаша.
– Аномалий и патологий наружного и среднего уха я не выявил. А в случае прелингвальной глухоты – не будет и речи.
– Какой глухоты? – переспросила юная мамаша и постаралась держать себя в руках, потому что когда плакала она, плакал и сын. Не надо его пугать!
Концевич, надо отметить, налил мамаше стакан воды из графина, собственноручно подал, попутно объясняя:
– Человеческие язык и гортань устроены для словесного общения. Язык и гортань вашего дитяти тоже для этого обустроены. Но говорить, воспроизводить осмысленные и окрашенные звуки мы способны, только если слышим. Сперва слышим человеческую речь и только потом воспроизводим. Созидаем человеческую речь. Фундамент для создания речи – устная речь. Ваш малыш не говорит, потому что он не слышит. Он не знает, что в мире есть звуки. Скорее всего, он глух от рождения. Полагаю, тому есть причины, – Дмитрий Петрович выразительно посмотрел на мамашу и папашу.
– Как же так глух?! – воскликнула мамаша и только сейчас заметила, что у неё в руке стакан воды. – Он слышит! – твёрдо сказала она и как-то мигом опрокинула в себя воду, как мужики с горя опрокидывают водку. – Когда я его зову, он всегда идёт, – она кивнула очень уверенно. И, будто отменяя докторский вердикт, вернула ему пустой стакан возмущённым жестом.
– Он идёт к матери. Это другое, более глубинное. Вы связаны с ним не словами…
– Наша бабка глухая! – вставил папаша, до того – от момента оглашения доктором «приговора» – сидевший в некоторой детской прострации, забыв про свою напускную взрослость.
– Она от старости глухая, ей уж сорок!
– Ты знаешь, она глухая от рождения. Только и мычит.
– Не знаю! Не знаю! Не знаю! Ничего не знаю! – затараторила мамаша совсем как маленькая девочка и даже уши руками заткнула и головой замотала. Малыш засмеялся и повторил за матерью движения.
– «Наша бабка» – это каждого из вас бабка, позвольте уточнить?
– Одна у нас бабка. И дед один. Двоюродные мы. Оно, конечно, не везде одобряется, да вот разрешили нас венчать, – прогундосил папаша.
– Понятно, понятно, – пробормотал Концевич.
Он поманил малыша. Тот охотно откликнулся, притопал, протянул ручки. Дмитрий Петрович взял его на руки, немного потешил, отнёс в дальний угол кабинета. Присел рядом с ним.
– Смотри! Сделай
