Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Дмитрий Петрович закрыл глаза руками. Малыш радостно закивал: понятно! Концепция игры в прятки была ему знакома. Сам прикрыл глаза руками. Доктор несколько раз покрутил малыша и, поставив лицом в угол, вернулся к родителям.
– Как зовут?
Да, только сейчас Концевич решил выяснить имя в диагностических целях. До того ему не надо было. При всей небесталанности, при всей лекарской добросовестности ему было безразлично, кого и как зовут.
– Алёша, а беги ко мне! – громко и чётко произнёс Дмитрий Петрович.
Мальчишка не шевельнулся. Он продолжал стоять лицом в угол, прикрыв глазки руками. Мамаша состроила господину доктору презрительную мину:
– Вы же не так играете! Вот как надо!
Она громко хлопнула в ладоши, разом позвав:
– Алёшка!
Сынишка тут же обернулся и побежал к матери, заблестев глазками. Вскарабкался к ней на колени и победоносно посмотрел на дяденьку: каков я?! Выглядело это действительно очень осмысленно, словно малыш слышал мать.
– Вот! А вы говорите! – торжествующе изрекла юная мамаша.
Ей казалось, что Концевич специально говорит, что сын глухой. Хотя и незачем ему такое говорить специально, однако вот говорит! Разумеется, она была несправедлива. Концевич не хотел, чтобы малыш был глух. Он просто поставил диагноз. Это не составило труда, гордиться особо нечем. Мамаша даже как-то обиделась, что господин доктор не разделяет её энтузиазма, а только равнодушно спросил:
– Вы всегда его так подзываете?
Мамаша кивнула.
– Он чувствует вибрацию.
– Что?
В разговор включился папаша, хотя и нахмурившись. Но соображал он явно быстрее и лучше сестрицы-жены.
– А ведь и правда! Он всегда первее и чутче всех оборачивается, когда дверь распахивается или ставня хлопает, или тюк тяжёлый на прилавок шлёпнешь.
– Именно так. Он не слышит, он по-другому чувствует. Ощущает.
– Что же нам делать? – в отчаянии вскричала мамаша.
Концевич пожал плечами. Скажи он последующее тоном сочувствующим, скажи это родителям тот же Сашка Белозерский – они были бы успокоены. Но и плохие и хорошие новости Дмитрий Петрович сообщал одинаково.
– Оперным певцом или композитором вашему сынишке не бывать, но в остальном ваш мальчик вполне разумен и здоров. Поверьте, в лавке справится. Разве на сестре его не стоит женить. Даже на двоюродной.
– Почему? – туповато уставился папаша на Концевича.
Ох, как же можно, чтобы такой народ… народишко… Каждый первый тупее дров, зато и у глухого купчика лукавый лавочный взгляд! И папаша тупой-то он тупой, а живёт получше такого умного Дмитрия Петровича. Вон и одежда на них дорогая. Что за страна?! Если не пьянь, рвань и дрянь, так лукавый жадина, не желающий семейное состояние разбазаривать, хоть бы того состояния три сарая с двумя перинами.
Не любил Дмитрий Петрович русский народ. Никак не любил. И казалось ему, что и никто не любит. Все только притворяются для своих нужд и целей. Пока у Концевича в голове носилось всякое, мамаша с папашей и мальчишка смотрели на него во все глаза. Ей-богу, даже не бараны, а шапки бараньи! И Концевич в свою обыкновенную профессиональную холодность плеснул немного язвительности.
– Алексеем назвали в честь наследника престола? Очень модное нынче имя. К трёхсотлетию дома Романовых одни Алексеи крутом будут.
Молодая парочка простодушно кивнула. Малыш, поглядев на мамашу с папашей, кивнул следом, прелестнейше улыбнувшись. Концевич неожиданно улыбнулся в ответ. Чего зря порох тратить? Не светский салон и не партийное заседание. Тут парочка с интеллектом грецких орехов, высушенных в труху в ряду поколений.
– Цесаревич тяжело болен. Притом его родители друг другу куда более дальняя родня, нежели вы двое.
– Как же болен, когда газеты пишут, что здоров?!
Господи, этот милейший идиот, похоже, беспокоится о здоровье наследника престола куда горячее, чем о своём собственном. Как же, всю империю это так волновало! Когда бракодел наконец-то мальчишку соорудил! В каждом доме праздник! Святый боже, что с ними строить можно?! Неужели всё это ради вот таких? Этим-то точно ничего не надо, своё малое дело имеют, живут как сыр в масле. И счастливо глупы, как пробки.
Очень захотелось Концевичу вот именно этим тугодумным жертвам инцеста рассказать, что цесаревич болен. Что уже через полтора месяца после рождения у наследника-цесаревича, великого князя, наречённого при святой молитве Алексеем, открылось обильное кровотечение из пупка, чуть кровью напрочь не истёк. Следом невдолге от кровотечения носом чуть не кончился. Берегут последнего гнилого Бэлыптейн-Бэтторпа как чёрт знает что!
Хотя для престолонаследия у Николая младший братишка имеется, Михаил. Он уже и регентом определён, но тут больше по традиции. К тому же у Михаила Александровича характер тот ещё, так что… Вроде никто ничего и не знает, но как без штата врачей при таком-то хрупком сосуде?! Тайны, тайны, тайны… Слишком много лекарей истеричка при дворе развела, а из них не все великие хранители тайн. Иные где спьяну шёпотом и сболтнут. Или от недовольства, потому что истеричка вечно недовольна.
Но не стал Дмитрий Петрович обрушивать на посетителей никаких тайн и злых мыслей. Всё одно не по зубам. Он сел за стол, взял бумагу, обмакнул перо в чернильницу и стал писать, пояснив:
– Я дам вам подробные рекомендации. Скорее, по воспитанию и обращению. Ваш сын здоров. Просто глух. Если не пожелаете мною ограничиться, фамилию напишу профессорскую, доки в этих делах. Вряд ли он скажет нечто иное, но родительский долг обязывает вас удостовериться.
Папаша вдруг показался резко придавленным. Будто что-то вдруг дошло до него, когда доктор упомянул профессора. Мамаша зарыдала. Малыш, глядя на неё, скривил лицо и замычал. Сомнений не было: он глух.
– Нечего слёзы зря лить. От близкородственных союзов бывают и откровенные идиоты, и нежизнеспособные микроцефалы. Бывают и Пушкин с Моцартом, но, полагаю, не ваш вариант.
Нет, Дмитрий Петрович не злорадствовал. Он попросту констатировал факт. Такт – категория более нравственная, врождённая, чем всего лишь продукт воспитания. Дмитрий Петрович был от рождения бестактным. Но крайне удивился бы, если бы ему об этом сказали. Он был хорошо воспитан и посему умел соответствовать. Здесь соответствовать было некому и незачем, потому он был всего лишь профессионален. Рекомендации написал со всей добросовестностью и обещанную записку упомянутому профессору черкнул.
Тем временем Владимир Сергеевич пристально разглядывал Анну Львовну, пытаясь честно ответить самому себе: она действительно чувствует что-то к подброшенному дитяти или же только распалила себя?
Строгая служительница сиротского приюта сопроводила их в комнату с младенцами. Это было очень хорошее убежище для детей-сирот, содержащееся на средства Благотворительного общества. В комнате стояли всего четыре колыбельки. В углу помещался пеленальный столик, всё необходимое для туалета малышей. Всё
