Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
– Как вы себя чувствуете, Анастасия Андреевна? – поинтересовался он самым проникновенным образом.
Проникновение желательно бы ограничивать на профессиональном поприще, но… «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил»[57]. И Анастасия бросилась доктору на грудь и разрыдалась в белоснежный накрахмаленный халат:
– Плохо! Очень плохо!
– Смеёмся и плачем, реагируем бурно. Значит, чувствуем себя живой, что уже великолепно, – торопливо проговорил Белозерский, смиряя неловкость.
Анастасия не слушала молодого красивого доктора, но он гладил её так ласково, как умеют только любящие папочки. Или старые добрые земские врачи. В Александре Николаевиче действительно была та самая изначальная, природная докторская милость. Как будто мало было ему хирургических и диагностических талантов. И милость его развивалась так скоро, что уже приодевалась опытностью. Юная женщина чувствовала себя в надёжных добрых руках. Она и правда будто позабыла, что с нею врач. Отстранившись, она схватила его за руки:
– Нет, вы не понимаете, не понимаете! Я столько писем ему написала! Он ни на одно не ответил. Возможно ли, что они попросту не дошли? Затерялись? Такое же часто случается. А мама!.. Она так боялась папу, что не позволила ему рассказать. Папа, в сущности, добрый человек. Он бы придумал, как быть с ребёнком. Не первая же я в империи рожаю вне брака! Если бы папа знал, он бы позвал доктора вовремя, и младенец бы не умер.
Снова упав на грудь Белозерского, она залилась горючими слезами.
Александр Николаевич бормотал какие-то мамушкины нежности, родом из детской, и просто нянчил Анастасию. Нервная разрядка необходима. В ней сейчас бурлит такое количество всяческих биохимических веществ, что страшно представить, что она вытворит. А тайны… Чужие тайны. Он вдруг почувствовал, какая тяжкая ноша предстоит ему. Представилось, какое совокупное количество тайн несут при себе врачи. Если представить, что они складывают эти тайны в сундуки и чемоданы и всю жизнь таскают за собой без возможности избавиться от этого багажа.
Его внезапно придавило: слишком живым воображением обладал. А потому, попытавшись представить груз тайн, выпадающий каждому доктору, ему ужасно захотелось захныкать. Совершенно по-детски, как плакал он в грудь Василия Андреевича, когда тот рассказывал ему про маменьку. Он и маменьки-то не знал, но так рыдал, будто знал, знал! Мог знать!.. Как рыдает сейчас эта, в сущности, совсем девчонка, которая оплакивает невозможность знать своё дитя. Но маменька-то действительно умерла. Анастасию же подло обманула родная мать! Как же это можно?! Почему это всё так? Что за чудовищная ересь эти тайны? Но он не вправе, потому что… потому что… Почему же? Потому что ему так наказала Вера. Но почему он должен слушать Веру? Потому что она профессор и руководитель клиники? Потому что полицмейстер – её друг? Потому что он, чёрт возьми, любит её? «Ты не всё знаешь и лучше тебе не знать. Просто делай своё дело!» Опять, дьявол, тайны! Все их множат и вот потому всё так.
Он судорожно вздохнул, будто всхлипнул. Напомнил сам себе немедленно: зеркальные нейроны! А он – взрослый мужчина, врач, хранитель тайн. Пока он занимался аутогенной тренировкой, Анастасия перестала рыдать так же внезапно, как и начала. Откинулась на постели.
– Смотрите всё, что вам положено!
Александр Николаевич приступил к своим обязанностям.
– Я уйду от них. Сбегу, чтобы без сцен. Они давно друг друга не любят. Никогда и не любили, дети всё знают и чувствуют. Они жили вместе, потому что маменька богата, а папа родовит, именит и безукоризненной чести офицер. И живут потому же: сплетен боятся. Будто от сплетен теряется честь! Что это за честь такая, что сплетен боится? Маменька всё твердила: обесчестила, обесчестила! А что она уже добрых десять лет кокаин нюхает – так это её не бесчестит? Уж не знаю, как они нас со старшим братом зачинали, по любви или от скуки. А уж младшую сестрицу точно состругали лишь потому, что маменька была намарафеченная, а папенька в стельку пьян-с!
– Анастасия, вам это совсем не идёт, – мягко сказал Александр Николаевич, поправив одеяло. Он уже завершил осмотр.
– А вашей этой… Данзайр идёт? Почему же ей всё идёт, а другим нельзя?! Почему же ничто не пачкает чести этой вашей Данзайр, а меня, например, обесчестила любовь?! Я же искренне, я влюблена была. Я по любви, а не для развлечения. Я, когда выяснилось, и думать не могла, что мы не повенчаемся. А он ни на одно письмо не ответил…
– Анастасия Андреевна, – мягко прервал Александр Николаевич. – Вы ничем не хуже профессора Данзайр. Здоровье ваше в безопасности. Благодаря княгине! – всё так же ласково, но с известной твёрдостью подчеркнул он. – Мы вас отправим домой. Некоторое время надо отлежаться. Не так много, на самом деле, как обыкновенно рекомендуют. Максимум дней через пять, а скорее, через три вы будете полностью здоровы. Тогда, Анастасия Андреевна, вы сами решите, что вам делать. Вы уже взрослый человек.
– С физическим телом Анастасии Андреевны всё в порядке, – доложил Александр Николаевич, войдя в кабинет профессора.
Вера Игнатьевна сосредоточенно изучала стопку листов. Она сказала, чтобы он присел. Он опустился на стул, тут же вскочил и снова сел.
– Этой несчастной девочке нужна помощь.
– Саша, мы ей помогли. В рамках наших обязанностей. И даже выходя за рамки нашего права. К тому же, учитывая обстоятельства, она уже не девочка. У слов есть значения. Ей девятнадцать лет, и она родила.
Отвечая, Вера не отрывалась от прочтения документов.
– Знаешь!.. – воскликнул он, приняв таковую манеру за равнодушие. – Ты помогла не ей, а её отцу! Вот что!
– Так, стоп! – Вера Игнатьевна оторвалась от бумаг. – Прежде всего сядь. Вы – ординатор. И вы в профессорском кабинете. Профессор сказал: «Сидеть!» – и ты, ординатор, сидишь, не дёргаясь!
Он послушно присел и устремил взор на Веру. Сидеть, не дёргаясь, было проще, когда она сосредоточивает на тебе своё внимание.
– Далее: я помогла ей. Не Андрея Прокофьевича матку я вчера ревизовала большой акушерской кюреткой. Что до торжествующего права на «помощь девочкам», так перед нею все равны, смею напомнить. И горничные. И проститутки. И они ничуть не менее достойны права на помощь, чем «несчастная девочка», дочь государственного служащего и богатая наследница своей жестокосердной матери.
– Но её душевное состояние…
– Ординатор, не перебивать профессора! Её душевное состояние…Ты так внезапно озаботился о нём исключительно потому,
