Индульгенция 5. Без права на ненависть - Тимур Машуков
— А тени там говорящие?
— Как выглядит Морана? Страшная?
— А в Купели хоть пузырьки были?
Я отвечал урывками, опуская самые мрачные детали. О Пустоши говорил как о бесконечной ледяной пустыне. О Царстве Мёртвых — как о городе, состоящем из чёрного камня и тумана. О Купели — как о… ледяном аду перерождения.
Потом Настя не выдержала:
— А Света? Ты… её?
Все замолчали. Даже огоньки Изабеллы замерли. Я медленно отпил медовухи.
— Жива. Наказана. Лишена магии. Сидит в своей комнате здесь. Пока я не решу, что с ней делать дальше.
Шок пробежал по лицам. Снежана хмыкнула:
— Жестоко. Но… справедливо. Змея должна быть без зубов.
— И без жала, — добавила Танька тихо. Её взгляд, направленный на меня, был одобрительным.
— Хватит мрачности! — вновь взревел Гиви, вскакивая. — Музыку! Танцы! Видар жив, силён, а мы тут сидим, как на поминках!
Он вытащил из кармана магический кристалл, ткнул в него — и стены коттеджа ощутимо задрожали от ритмов оглушительной зомби рок-группы «Луна на погосте».
Танька завизжала и потянула Настю в импровизированный пляс посреди гостиной. Изабелла закружилась в вихре пламени и шелка. Гиви отплясывал что-то невообразимое, тряся полупустым бочонком. Даже Снежана позволила себе легкое покачивание в такт музыке, её губы тронула едва заметная улыбка.
А потом Настя азартно крикнула:
— Бассейн! На улице! Кто последний — тот трус!
Новый бассейн во внутреннем дворике коттеджа давно не использовался. Вода в нем была ледяной, прозрачной, как слеза. Это не остановило безумцев.
Гиви прыгнул первым, подняв фонтан брызг. За ним — визжащая Танька. Изабелла вошла в него, как богиня в море, платье растворилось в воде, оставив лишь сияние вокруг нее. Настя нырнула ласточкой, с разбегу. Снежана лишь опустила руку в воду — и тонкий ледок моментально растаял, вода стала чуть теплее.
— Ты чего? — Гиви, фыркая, вынырнул рядом со мной у края. — Боишься замочить ноги?
Ответом ему стал мой толчок. Он бултыхнулся обратно с диким воплем. Все захохотали. И я прыгнул. Ледяная вода обожгла кожу, смывая запах пыли, боли и нервов. Настя тут же обрызгала меня с ног до головы. Танька попыталась утопить. Гиви устроил волну. Изабелла подогревала воду точечными вспышками, заставляя нас визжать от контраста. Снежана наблюдала за всеми с края, но ее смех звенел чище колокольчика.
Мы дрались, ныряли, смеялись, как дети, забывшие о войнах, академии и темных дарах. Вода, огоньки Изабеллы, отражающиеся в ней, крики — это был гимн жизни. Яростный, мокрый и безумно счастливый.
Праздник длился до глубокой ночи. Пока вся медовуха не кончилась, пироги не были съедены, а силы не оставили даже Гиви. Они уходили по одному, шумные, сонные, счастливые.
Танька, ковыляя на высоченных каблуках, клятвенно обещала прийти завтра помочь все убрать. Гиви без слов похлопал меня по плечу так, что я чуть не свалился в бассейн снова. Изабелла бросила многозначительный взгляд на дверь комнаты Светы, но промолчала и светлым призраком скользнула в темноту. Настя, наконец, сумела приложить свой сканер к моей руке — прибор истерично завизжал и выдал кучу цифр, после чего сгорел с негромким хлопком. Снежана ушла последней, её «До завтра» прозвучало тихо, но с намеком.
Тишина после их ухода была не пугающей, а… умиротворяющей. Коттедж затих, но все еще был наполнен теплом их присутствия, крошками пирогов, запахом мокрых полотенец и дымком от сгоревшего прибора Насти. Я стоял на пороге, глядя на усыпанное звездами небо, чувствуя странную легкость. Пустошь спала, убаюканная смехом и медовухой.
И тогда я услышал легкие шаги по мокрой траве.
Не шумные, как у Гиви. Не стремительные, как у Изабеллы. Не скользящие, как у Снежаны. Знакомые.
— Примешь поздравления? — голос Кристины был тише ночного ветерка.
Я обернулся. Она стояла в тени высокой яблони, в простом темном платье, без академической мантии. Звездный свет серебрил ее волосы, а глаза, такие же глубокие, как небо над головой, смотрели на меня без улыбки. Серьезно. Тепло.
— Приму, — ответил я, открывая дверь шире.
Она вошла. Не спеша. Обвела взглядом разгром в гостиной — пустые кружки, крошки, мокрые следы. Её взгляд скользнул в сторону закрытой двери комнаты Светы, но не задержался. Потом вернулся ко мне.
— Шумно праздновали, — в её голосе не было упрека. — Наверное, было весело?
— Так и было, — я закрыл дверь, отрезая коттедж от наступившей ночи.
Она подошла вплотную. Пахло ночной прохладой, дождевой водой и… просто Кристиной. Тем ароматом, что глубже Пустоши и ярче любого огня Изабеллы.
— Я не пришла праздновать, — прошептала она, касаясь пальцами моей щеки. Её прикосновение обожгло сильнее любой магии. — Я пришла… чтобы убедиться, что ты здесь. Весь. Не кусок льда из Пустоши. Не тень из Царства Мертвых. Ты.
Её губы коснулись моих. Нежно. Вопрошающе. Это был не поцелуй страсти, как днём. Это было возвращение. Признание. Торжество над тьмой.
Пустошь внутри не проснулась. Она отступила, уступив место другому огню. Горячему, живому, безмерному.
Я обнял её, прижал к себе, чувствуя, как её сердце бьется в унисон с моим. В разгромленной гостиной, пахнущей пивом и весельем, под тиканье старых часов, началась наша ночь. Без слов. Без магии. Только мы, тепло наших тел и тишина, которая была полнее любой Пустоты. В эту ночь я был не Серым магом, не Победителем, не Хозяином. Я был просто Видаром. И этого было достаточно.
Ее губы нашли мои — жестко, без просьбы, как захват территории. Я ответил тем же, приподняв ее. Ноги Кристины обвили мою талию, а спиной она прижалась к стене, где висела карта Древних Руин. Пергамент шелестел под ее лопатками.
— Слишком много одежды, Видар, — она оскалилась, обрывая пуговицы с моей рубахи.
Когти. У нее всегда были когти — острые. Очень острые. Но порезов не оставалось, лишь розовые полосы, будто от чьих-то губ. Магия крови, проклятый дар ее рода.
Я сбросил все, что нам мешало. Теперь только кожа: ее — холодная мраморная плита под моими пальцами, моя — обожженная солнцем пустошей. Она впилась зубами в ключицу, и боль ударила в пах.
— Ты жаждешь боли? — прошипел я, вдавливая ее в стену.
— Я жажду тебя. Всю ночь. Без остатка.
Мы рухнули на ковер перед камином. Огонь лизал поленья, отбрасывая танцующие
