Барин-Шабарин 9 (СИ) - Старый Денис
— Так, уважаемые господа ученые, обещайте мне, что вы обязательно обсудите эту идею, а пока давайте уже вкушать эти великолепные блюда, покуда они не остыли и не заветрились.
Судя по тому нетерпению, с каким двое ученых накинулись на фирменные блюда от Шустова, они не столько были голодны, сколько хотели поскорее избавиться от своего высокопоставленного сотрапезника — меня — то есть — и вернуться к своим высокоученым материям. Ладно. Я и не собираюсь долго отнимать у них драгоценное время. Будет неплохо добраться пораньше домой. Чтобы Лизонька не забивала себе голову разными там блондинками.
— А теперь я хотел бы сообщить вам о том, ради чего вас собственно сюда пригласил, господа, — сказал я, разливая по фужерам знаменитый Шустовский коньяк. — Сами понимаете, я человек государственный и блюду прежде всего интересы Империи. Цельнометаллические дирижабли, Константин Эдуардович, и ваши искусственные полимеры, Дмитрий Иванович, мы обязательно сделаем. Однако сейчас речь пойдет о… безопасности нашего государства.
* * *Убийца почтового кондуктора тащил Епифания за собой через проходные дворы, в темную путаницу переулков, пока, наконец, не толкнул дверь, ведущую на черную лестницу. Здесь было темно, хоть глаз выколи, но парень вынул из кармана электрический фонарик.
Раскольников впервые увидел лицо лихоимца. Оно было плоское, рябое, нос пимпочкой. Ухмыльнувшись, рябой указал ему на лестницу. Епифаний принялся покорно подниматься, покуда не уперся в дверь в глухой стене.
— Стукни два раза, опосля еще три, — велел убийца.
Раскольников сделал, как он сказал. Через несколько мгновений дверь отворилась. На черную лестницу дохнуло жилым теплом. Мягкий свет электрических ламп озарял большую прихожую и Епифаний увидел хорошенькую, легкомысленно одетую девушку.
— Входите, — сказал она ему и обратилась к рябому, протянув ассигнацию. — Спасибо, Шмыга. Хозяин тобой доволен.
Тот схватил бумажку, ощерился редкими зубами и исчез. Раскольников переступил порог, чувствуя себя неимоверно грязным в этой роскошной квартире. Девушка смотрела на него с холодным любопытством, как на бродячего кота.
— Меня зовут Ксения Павловна, — сказала она. — С этой минуты вы должны делать все, что я вам скажу.
Епифаний приосанился. Ему нравилось, что им командует такая красавица, хотя он и не понимал, зачем этот Шмыга притащил его в эту квартиру.
— Родион, — соврал он.
— Хорошо, пусть будет — Родион, — кивнула Ксения. — Пройдите вот сюда. — Она показала на одну из дверей, которые выходили в прихожую. — Вымыйтесь, вычистите зубы, побрейтесь. Свою одежду, вплоть до носков и нижнего белья бросьте в ящик, который вы увидите в ванной комнате. Ефим принесет вам все новое и чистое. Хозяин не любит, когда человек неопрятно одет и грязен.
— Слышь, Ксюша, а он кто, это твой хозяин? — совсем осмелев, спросил Раскольников.
— Во-первых, никакой фамилярности. Для вас я только Ксения Павловна. А во-вторых, вы не в том положении, чтобы задавать вопросы.
— А в-третьих, я не просил меня сюда затаскивать, — окрысился гость.
— Ефим! — негромко позвала девушка.
Одна из дверей распахнулась и в прихожую протиснулся здоровенный мужик.
— Проводи гостя в ванную, а когда будет готов — приведи его в Фиолетовую гостиную, — распорядилась Ксения Павловна и удалилась.
Ефим с хрустом стиснул кулаки.
— Ну?
Через полчаса Епифаний, вымытый, выбритый и переодетый во все чистое, был уже в комнате, где все было фиолетовым — обои, портьеры, обивка мягкой мебели. Здесь не было электрического освещения. Свечи в канделябрах источали запах нагретого воска.
Ефим втолкнул Раскольникова в гостиную, закрыл за ним дверь. Гость остался стоять, не зная, куда приткнуться. И тут другая дверь распахнулась и вошла Ксения Павловна, толкая кресло на колесах, в котором сидел старик.
С виду обыкновенный старикан — лысый, как бильярдный шар, укутанный в халат и шлафрок. Вот только на спинке кресла торчало что-то вроде граммофонной трубы, от которой к горлу сидящего тянулась трубка.
— Вот, Владимир Ильич, — заговорила девушка, перед вами тот самый молодой человек, который вам нужен.
Старик кивнул и заговорил. Голос его раздавался не изо рта, а из «граммофонной» трубы, отчего казался механически мертвым:
— Раскольников Епифаний Федорович?
Именовавший себя Родионом, кивнул.
— Воспитанник Нижегородского Воспитательного дома, — продолжал хозяин. — Родители неизвестны. Фамилию взяли из популярного романа, а имя и отчество позаимствовали у надзирателя. — Он покосился на девушку. — Как ты думаешь, Ксюша, похож?
Та вытащила из кармана фартука карточку, внимательно посмотрела на нее, потом — на Епифания, снова на карточку.
— Определенное сходство есть, Владимир Ильич.
— Вот и я так думаю, — откликнулся старик. — Я-то хорошо знал его в молодости. — Он помолчал и опять обратился к Раскольникову: — Как ты думаешь, зачем тебя сюда привели?
Тот шмыгнул носом, проговорил с робкой надеждой:
— Вы нашли моих родителей?
— Стал бы я возиться, — усмехнулся хозяин. — Родители твои какой-нибудь извозчик да уличная девка… Однако по злой насмешке природы, ты оказался наделен сходством с одним весьма значительным лицом. И это мне на руку…
— С каким лицом? — живо заинтересовался Епифаний. — Надеюсь — с князем или графом? А может — с известным ученым или писателем?
— Учись молчать и слушать. — оборвал его калека. — И все узнаешь в свое время.
Раскольников только кивнул.
— Накорми его, Ксюша, покажи комнату, где он будет жить. И с завтрашнего утра приступай к подготовке.
— Подождите меня здесь, — сказала девушка гостю, ошеломленному непонятной переменой в судьбе.
Она выкатила кресло-коляску из Фиолетовой гостиной и вскоре вернулась.
— Идите за мною!
Ксения Павловна пошла вперед. Епифаний поплелся за нею, исподтишка разглядывая ладные ножки, выглядывающие из-под подола слишком короткого платья. Мелкий воришка, выкормыш Воспитательного дома чувствовал себя как нельзя лучше.
Еще бы! Что бы там ни задумал этот безголосый калека, а уже сама возможность проводить время рядом с такой девахой — большая удача. Надо будет улучить минуту и прижать ее в укромном уголке.
«Тварь ли я дрожащая или право имею?»
Глава 19
Тяжелые бархатные шторы в ресторане Шустова поглощали уличный шум, создавая атмосферу камерности. Электрические лампы в бронзовых канделябрах отбрасывали теплый свет на скатерти из дамасского полотна.
Коньяк «Шустова» золотился в хрустальных бокалах, играя янтарными бликами на полированной поверхности стола. Я медленно вращал бокал, наблюдая, как густая жидкость оставляет потеки на стенках.
— Господа, — начал я, отставляя бокал, — вы оба прекрасно понимаете, что мощь современной России зиждется не только на штыках и пушках. Наши броненосцы с комбинированными двигателями, ракеты Константинова, самолеты Можайского, заводы, где собирают механизмы, о которых Европа пока только мечтает…
Менделеев отложил вилку, его проницательные глаза заинтересованно блеснули. Циолковский, человек явно застенчивый, неожиданно выпрямился в кресле, его слуховой аппарат издал тихое жужжание, будто реагируя на изменение атмосферы.
— Но есть вещи, — продолжал я, понижая голос, — которые беспокоят меня куда больше, чем весь британский флот, вместе взятый.
Из внутреннего кармана сюртука я извлек небольшой металлический цилиндр, положил его на белую скатерть между блюдами с паштетом из рябчиков и фуа-гра.
— Обратите внимание, — провел я пальцем по гладкой поверхности. — Новый сплав. Легче алюминия почти на треть, но по прочности превосходит лучшие марки стали.
Циолковский потянулся к образцу дрожащей рукой, но я легким движением прикрыл его ладонью.
— Подождите, Константин Эдуардович. Сначала нужно понять, для чего он предназначен.
