Проклятый Лекарь. Том 3 - Виктор Молотов

Это была грубая, жестокая правда, но именно она ей и была нужна.

Аглая пошатнулась, её ноги подкосились. Я вовремя подхватил её под локоть, не давая упасть. Её тело было холодным, как лёд, и дрожало. Шок-терапия сработала. Теперь можно было начинать настоящее лечение.

— Зачем?.. Зачем ему это? — прошептала она, её взгляд был пустым.

Я усадил её на банкетку в коридоре.

Вот он, правильный вопрос. Не «как», а «зачем». Она перешла от отрицания к анализу. Хороший знак.

— Классическая страховка ревнивых собственников, — пояснил я ровным, почти лекционным тоном. — Примитивная, но эффективная магия контроля. Жена уходит к другому, и артефакт, к которому привязан якорь, чувствует разрыв эмоциональной связи и активирует печать. Начинает медленно убивать «неверную», высасывая из неё жизнь. Или, как вариант, заставляет вернуться, обещая снять проклятие.

— Но я не изменяла! Я даже не думала…

— Для такой грубой магии это не имеет значения, — отрезал я. — Она не считывает мысли. Она реагирует на факт. Ты ушла от него. Даже ему еще не сказала об этом, а для себя решила. Для печати этого достаточно, чтобы запустить протокол уничтожения.

Я смотрел на её бледное, искажённое ужасом лицо.

Вот кстати, женщины в таких вопросах куда прагматичней. У них всё прямолинейно: изменил муж — пусть его мужское достоинство отсохнет.

Простое, элегантное проклятие. Быстро, эффективно, по делу.

А мужчины… мужчины любят изощрённость в таких вопросах. Продумать всё заранее и осуществить, если факт измены подтвердится. Медленная смерть, страдания, драма. Даже в магии некоторые не могут обойтись без театральных эффектов.

— Он не просто хотел тебя вернуть, — добавил я вслух. — Он хотел, чтобы ты страдала, зная, что умираешь, и что только он может вас спасти. Это не любовь, Аглая. Это чистый эгоизм.

— Но я не изменяла ему! — упрямо повторила Аглая, и в её голосе впервые с начала разговора прорезались злые нотки. — Я просто… перестала думать о нём. Забыла.

— Я так и сказал. И именно это для такой печати ещё хуже, — покачал я головой, формулируя свою догадку. — Измена — это страсть, сильная эмоция. Печать питалась бы ею, но оставалась бы относительно стабильной. А забвение… полное равнодушие… это обрыв связи. Пустота. Для примитивной магии, основанной на эмоциональной привязке, это как выдернуть шнур из розетки. Она воспринимает это не просто как предательство, а как отрицание связи. И её единственная заложенная программа — уничтожить носителя.

Я видел, как до неё доходит вся чудовищность ситуации. Он привязал её к себе так, что даже её свобода чувств стала для неё смертельной угрозой.

— Что же делать? — прошептала она.

— Искать твоего Серого Волка. И быстро, — ответил я. — Эта дыра лишь симптом. Чтобы вылечить тебя, нужно уничтожить источник болезни. То есть артефакт, к которому он тебя привязал. А пока…

Я приложил ладонь к её плечу, не касаясь самой дыры, а лишь кожи вокруг неё.

— … сделаю временную заплатку, чтобы сквозняки не гуляли.

Я сконцентрировал остатки своей родной, некромантской энергии на кончиках пальцев. Тёмная сила, холодная и послушная, сплелась в сложный узор, в подобие астральной паутины. Это замедлит расползание дыры.

Примитивное проклятие требует примитивного решения. Не лечить, а временно изолировать. Как гангрену.

— Будет немного холодно, — предупредил я и приложил ладонь к её плечу, прямо поверх дыры.

Некромантская заплатка легла на рану, мгновенно блокируя дальнейший распад. Я чувствовал, как голодные щупальца якоря упёрлись в мой барьер и бессильно отпрянули.

Сверху я наложил простую, базовую иллюзию — тонкую плёнку света, которая для любого постороннего взгляда делала кожу на плече идеально гладкой и здоровой.

— Это продержится дня три, может, четыре, — сказал я, убирая руку. — За это время найдёшь мне всю возможную информацию о Сером Волке. Где его логово, какие у него привычки, слабости. Мне нужно всё.

— Ты… ты сможешь это снять? — в голосе Аглаи впервые за долгое время прозвучала не паника, а робкая надежда.

Я посмотрел на место, где под иллюзией скрывалась уродливая дыра в реальности.

Такие метки, как и проклятья — это оружие слабых. Удар из-за угла, в спину. Признание собственной неполноценности. В моём старом мире за такое вызывали на ритуальную дуэль и сжигали дотла.

— Терпеть не могу такую работу, — сказал я вслух. — Это грязно, неэстетично и трусливо. Так что да, сниму. Из чистого принципа.

Проводив Аглаю обратно к отцу, я направился в палату к своему «долгосрочному проекту» — коматознику Кириллу Красникову. Нужно было проверить результаты анализов, которые я назначил вчера.

Отсутствие благодарности — это отсутствие сознания. Но кома — это лишь симптом. Где-то должна быть причина, которую я упускаю.

Каково же было моё удивление, когда, войдя в тихую палату, я обнаружил там Петра Александровича Сомова. Он не осматривал пациента, не изучал карту. Он просто стоял у окна, заложив руки за спину, и задумчиво смотрел на суету в больничном дворе.

— Пётр Александрович? — я прошёл внутрь. — А я думал, вы пропали. Всё отделение стоит на ушах, вас ищут.

— Всё верно, — он горько усмехнулся, не оборачиваясь. — А я вот прячусь. Как мальчишка, сбежавший с уроков.

Его голос звучал непривычно — в нём не было ни обычной начальственной уверенности, ни научного азарта. Только глубокая, вселенская усталость.

Подходя к кровати пациента и делая вид, что проверяю показатели на мониторе, я отметил про себя, что он в той же одежде, что я его видел вчера утром. Значит, из больницы он не уходил.

Интересный поворот. Победитель, который должен праздновать триумф, прячется от своей армии. Что-то пошло не по плану.

— От чего прячетесь? — спросил я, присаживаясь на стул у кровати.

— От ответственности, — Сомов медленно повернулся. Его лицо было бледным и осунувшимся. Он снял очки и устало потёр переносицу. — Вчера поздно вечером, после ареста Морозова, мы долго общались с графом Бестужевым. Он предложил мне должность исполняющего обязанности главврача. «Больше некому», — так он сказал.

Логично. На безрыбье и рак — рыба. В клинике, где половина руководства — воры, а вторая половина —