Штурм бездны: Океан - Дмитрий Валентинович Янковский
Глава 12. «Демон»
Три дня мы с Чернухой провели, как Адам и Ева в раю, с той разницей, что Адам и Ева, как мне кажется, сексом в раю не занимались. Мы купались вволю, питались рыбой, летали на гравилете в горы, а там красиво так, что аж голова кружится. Бродили по буковым лесам, целовались у водопадов, а в последний вечер перед прибытием Вершинского Чернуха сплела мне венок на голову из луговых цветов.
Честно говоря, иногда казалось, что ничего мне больше не надо, что мы могли бы так прожить целую жизнь, полную счастья, состариться вместе и умереть в один день. Но это, конечно, была иллюзия. Все наше беззаботное состояние зижделось на очень прочном фундаменте, построенном не нами, а Вершинским. Этим фундаментом была принадлежность к отряду охотников. Отбери у нас гарпунные карабины, ракетные ружья, батиплан, бомбовую установку, мы бы никогда сюда не добрались даже, не говоря уже о возможности безбедно тут жить. Так что, как бы ни было нам тут приятно, надо понимать и свою долю ответственности, а значит, нельзя эти три дня воспринимать иначе, чем в качестве небольших каникул.
Конечно, мы с Чернухой, не говоря об этом друг другу, неизбежно думали о том, как оно все закончится, и что будет потом. Смогу ли я, ради ответственности перед Ксюшей разорвать несоизмеримо более приятную для меня связь с Чернухой?
Но меня этот вопрос интересовал намного глубже, чем его могла поставить перед собой Чернуха.
В последний день она решила оставить меня наедине с собой, нырнула, чтобы поднять батиплан, а я остался один возле палатки и начал раздумывать, победит во мне эгоизм или ответственность. Точнее с этим как раз все было понятно, я больше хотел понять, в чем именно моя ответственность перед Ксюшей вообще заключалась. Если как следует копнуть, можно было прийти к простому, и довольно страшному выводу, что суть этой ответственности состояла лишь в том, что Ксюша меня выбрала.
Раньше, ну, еще год назад, у меня совсем иное представление было об этом, даже после того, как Чернуха разделась передо мной на песчаном пляже Азовского моря, а у меня не хватило сил ее остановить. Мне тогда казалось, что я долго за Ксюшей ухаживал, пялился на нее постоянно, при любой возможности, откровенно о ней мечтал и фантазировал, и она, чтобы не делать мне больно, ответила на мои ухаживания. Такой ее шаг накладывал на меня огромную долю ответственности. Так я считал.
Но постепенно это представление все больше и больше начало расходиться с реальностью, и в какой-то момент накренилось так сильно, что вот-вот упадет. Дело в том, что в поселении пялились на Ксюшу абсолютно все мальчишки и даже часть девчонок. Ухаживать за ней тоже пытались многие, особенно кто был посильнее меня. Но в тот самый день, когда мы нашли Вершинского на отмели в устье реки, примерно за час до этого, Ксюша мне открытым текстом сказала, мол, расслабься, хватит пялиться и ухаживать, я тебя уже выбрала. Я тогда очень счастливым себя почувствовал, как ребенок, который без всяких истерик заглядывался на игрушку в витрине магазина, никогда ее не выклянчивал у родителей, потому что знал ее слишком высокую цену, а потом, вдруг, совершенно неожиданно, обнаружил ее в коробке под елкой. Так я себя ощутил от признания Ксюши.
На следующий день она разбилась о скалы, и мне надо было принимать решение, оставить ее мертвой, или дать Вершинскому возможность ее реанимировать при помощи совершенно непонятного мне реликта. Какое, к дьяволу, решение я мог принять на следующий день после признания девушки, о которой мечтал весь поселок, а получил только я? Какой идиот в такой ситуации станет говорить о взвешенности решений о об ответственности за них? Это все равно, как ребенку, нашедшему под елкой вожделенную игрушку, на следующий день предложили бы выбор, хорошо учиться в школе и слушаться маму с папой, или вернуть игрушку обратно в магазин. Какой адекватности в таком состоянии можно от человека ждать? Возможна ли она вообще в такой ситуации?
Но и это не вся глубина, на которую я копнул рассмотрение данного вопроса. Меня интересовала еще более жесткая формулировка. Если бы Ксюша сказала, мол, мне без разницы с кем быть, я все равно себя трогаю, как батарейки заряжаю, и не важно кто на меня при этом смотрит, лишь бы смотрел и возбуждался, передавая свое возбуждение мне, какой выбор я бы в этом случае сделал, зная, что любой выбор ее не ранит? Другими словами, я силился понять не что нужно Ксюше или Чернухе, а что нужно мне самому.
Такая постановка вопроса вообще для меня была внове. Всю свою осознанную жизнь я делал не что нужно и хочется мне, а лишь что положено, нечто важное для всеобщего блага, для процветания поселения, исполнял бесчисленные правила, постоянно следовал чужой воле. Поэтому мое представление об ответственности включало именно умение задвинуть свои хотелки ради чужих надобностей, более весомых, как мне казалось. Пока дело касалось выживания ребят в поселке, все стояло на местах, в должном порядке, поскольку я с детства впитал концепцию меньшей стоимости одной жизни в сравнении с многими, и уж точно меньшей ценности желаний одного человека в сравнении с потребностью группы.
Но вот, мои усилия увенчались успехом, все ребята спасены, в существовании поселка отпала необходимость, община, вместе с общими интересами, распалась на множество отдельных личностей, каждая из которых вполне способна нести ответственность за себя, не перекладывая ее на других. Выходило, что теперь любая моя хотелка становилась совершенно равноценна любой чужой, и этот поразительный вывод я сделал именно в три дня наших с Чернухой волшебных каникул. Я словно потерял ориентир, даже больше, потерял смысл, почему я должен жертвовать своей радостью ради чужой. Чем чужая ценнее моей? Мне было понятно, почему и зачем надо отдать свою кассету с гарпунами бойцу, занимающему более выгодную тактическую позицию, но почему я должен отдать кому-то свою радость, я полностью утратил всякое понимание.
В какой-то мере это меня даже пугало. Голос внутри меня говорил, пугал, мол, такой подход может далеко завести, и ты, привыкнув к своей равноценности, через какое-то время других вообще в грош перестанешь ставить. Посчитаешь, что ты равноценен другим в малом, затем в чем-то большем, а потом недалеко и до мысли, что чьи-то интересы вообще менее значимы, чем твои.
Может и так, но пока до этого было далёко, пока мне с трудом удавалось себя убедить, что надобности Ксюши не более весомы, чем мои. С таким трудом, что чаще всего не получалось себя убедить в этом вовсе.
Вот, Ксюша. У нее крышу сорвало от реликта, это уже всем ясно, включая Вершинского. Еще год назад ее поведение начало выходить за рамки нормального для человека, к примеру, она спокойно могла выйти из палатки голой, и ей уже не получалось объяснить, почему этого делать нельзя. На все объяснения она могла на честном глазу ответить, что это не ее проблемы, а проблемы тех, кому лень отвернуться, если не нравится смотреть на голую женщину. То есть, она даже не пыталась пожертвовать хоть каким-то своим удобством или надобностью ради комфорта других. Она считала свой и чужой комфорт совершенно и полностью равноценными.
Затем становилось все хуже и хуже. Говорить об этом с Вершинским я не хотел, но сам понимал, что причина потери Ксюшей адекватности кроется совсем не в том, что принято называть «звездной болезнью», хотя Чучундра именно так и считал. Ксюше плевать было на ее исключительность, она и пользовалась ей, при надобности, без всякой охоты. Дело было в другом реликт в крови как-то менял весь метаболизм
