Штурм бездны: Океан - Дмитрий Валентинович Янковский
Честно говоря, мне согрела кровь воображаемая связь между первобытным охотником на огромных мамонтов и мной – охотником на биотехов. Было в этом что-то особенное, что-то от преемственности поколений, что-то от того куража, который я испытал, когда вел гравилет в атаку с криком: «Прикрой, атакую», ассоциируя себя с древним летчиком на винтовом самолете, ведущим воздушный бой с фашистами за родную землю.
Батиплан с легким плеском скользил по воде, оставляя за широкой кормой пенный след. Мы миновали две приземистых крепости на северном берегу, а на южном тянулись и тянулись развалины некогда огромного города. Остатков небоскребов, таких, как висели над Керчью и Симферополем, здесь не было вовсе, виднелись только руины зданий, похожих силуэтами на гнилые зубы чудовища. Город без небоскребов на приводе Шерстюка – это странно, но я подумал, что виной тому могли быть очень уж массированные обстрелы со стороны донных платформ. Когда громады полуразрушенных или сильно поврежденных зданий, влекомые антигравитационными приводами, полностью утратили связь с землей и воспарили над развалинами, донные платформы стали обстреливать их прицельно, принимая за огромные летательные аппараты. В результате небоскребы были уничтожены полностью, в отличие от обычных зданий, на которые, при таких раскладах, у донных платформ не хватало огня. Они не успевали выращивать новые ракеты у себя в шахтах-матках, а когда покончили с небоскребами, людей в округе совсем не осталось, активность снизилась до нуля, и платформы перестали воспринимать город, как цель.
Разница в разрушениях между Севастополем, Керчью, Балаклавой и Симферополем была разительной, и, на мой взгляд, объяснялась она именно степенью участия донных платформ в превращении городов в развалины. Симферополь далеко от моря, до него платформы не добивали, поэтому там так много летающих руин, их некому было обстреливать. В Керчи то же самое, но по другим причинам, там море близко, но глубины у берега большие, заполненные сероводородом, и платформы там не могли расти. В Балаклаве поработали земноводные твари, потому там и разнесено все до фундамента, а Севастополь расположен на западном побережье, в непосредственной близости от мелководной зоны вблизи Одессы, где платформы росли и чувствовали себя замечательно до прибытия первых охотников на базу Донузлав.
Я удивился, что ситуация с небоскребами так обратила на себя мое внимание. Ну, руины и руины, какая разница? Но мое подсознание по какой-то неясной мне причине уцепилось за разницу между характером разрушения городов Крыма, словно в этом было нечто очень важное. Что именно, я не смог понять, сколько ни копался в содержимом памяти. В конце концов мне это надоело и я сосредоточился на другом берегу, где город по каким-то причинам развивался меньше, и зданий там почти не было. Вместо жилой инфраструктуры, там виднелись следы инфраструктуры технической – уцелевшие композитные ангары, закопанные в землю емкости соляных станций и водородных генераторов, робототехническое депо с мостовыми кранами. Вдали, на покрытом зеленью холме, виднелось странное сооружение в виде серой пирамиды с усеченной вершиной. Мы прожили тут почти всю жизнь, а этой штуки не видели, так как из карьера ее не разглядеть, а в город нас взрослые с собой не брали, пока были живы. Потом запрет поддерживал Дохтер. Теперь же я как бы наблюдал привычный нам мир с другой стороны, это было странно и удивительно.
– Ты видишь местность на мониторах? – спросил я у Чернухи.
– Да, но камеры низковато посажены. Хочешь, поставлю на автопилот, поднимусь?
– Хочу, – ответил я.
Чернуха поднялась ко мне через шлюз, зачем-то прихватив с собой легкий карабин. Она положила его на обшивку у ног и встала рядом со мной. После секундного раздумья, я обнял ее за плечи, и мы постояли несколько минут молча, прижавшись друг к другу, купаясь в лучах солнца и в дуновениях соленого ветра. Батиплан на малом ходу шел под контролем автопилота, все больше приближаясь к концу бухты, к тому месту, где в нее впадала река, на берегу которой располагался наш карьер с поселением. Я ощущал, что Чернуху это волнует не меньше, чем меня, что она тоже остерегается через два года вернуться к тому месту, где круто изменилась наша жизнь. Странное чувство. Ладно бы еще нас волновала встреча с людьми, которых мы два года не видели, но никаких людей тут уже не было. Все ребята из нашего поселка после событий с Дохтером были эвакуированы в Турцию и я ни о ком больше не слышал. Я, Ксюша, Чернуха, Бодрый, Чучундра, мы, прикоснувшиеся к тайне Вершинского, стали его командой, а другие, с кем мы много лет делили стол, жилье, работу, горести и опасности, растворились для нас в потоке времени. Забавно, но я ни разу ни о ком из них не вспомнил после того, как Горилла увел ребят из поселка на север по приказу Вершинского. Я лишь знал, что их на гравилетах забрали охотники, после того, как донная платформа, держащая под контролем эту местность, отстреляла все ракеты. Прежде, чем мы эту тварь с Ксюшей убили, она вырастила новую партию, но ей это не помогло, потому что мы сразились с ней не в воздухе, а глубине. Это был странный бой, и вспоминать о нем совсем не хотелось.
Я погладил Чернуху по голове, знал, что ей понравится.
– Мне тоже тревожно, – признался я. – Совершенно непонятно, с чего.
– От чего я встревожена, я понимаю прекрасно, – ответила она. – Знаешь, если бы не все, что тут случилось, я бы и мечтать не могла о том, чтобы ты меня вот так обнял и погладил по волосам. Я немного боюсь, что вернувшись сюда, мы разорвем эту цепь событий. Мне не нужно большего, я рада тому, что есть. Но я бы не хотела это потерять.
– Вряд ли возвращение сюда что-то изменит.
Я не стал говорить, что больше всего хотел бы именно разрыва цепи этих событий, как бы ни было это жестоко по отношению к Чернухе. Если бы наше возвращение сюда могло бы вернуть все, как было, если бы с Ксюшей не случилось того, что случилось, мне и Чернуха не была бы нужна. Это точно. Теперь же я все больше осознавал, что не только ее ко мне влечет, но и я в ней нуждаюсь. Чем дальше, тем больше. И сколь бы приятной ни была для меня ее близость сейчас, я подозревал, что эта линия событий все равно кончится чьей-то отчаянной болью. Или моей, или Ксюшиной, или Чернухи. Я понимал, что предстоящие нам три дня ожидания неизбежно нас очень сблизят, сблизят именно тогда, когда мы оба в этой близости нуждались больше всего. Сегодняшний день нас уже сблизил больше, чем все дни раньше, за исключением одного, когда мы вдвоем с Чернухой впервые оказались на берегу Азовского моря. Тот день я всегда вспоминал с осторожной теплотой. Но вот, мы снова оказались вдвоем, только не на несколько часов, как тогда, а на гораздо большее время. Впрочем, главное не время. Главное, что за год, прошедший с того дня, очень сильно изменилась Ксюша. Я понял, что тревожит меня именно это. Дело именно в месте, Чернуха права. Здесь все пошло кувырком, и теперь, возвратившись, мы как бы выходим на новый виток, уже совершенно в другом состоянии и я, и она. Время в этом месте без Ксюши для нас с Чернухой в любом случае станет испытанием, и неизвестно, какими, как и куда мы из него выйдем. Очень не хотелось сделать кому-то больно, вместо этого я готов был всю боль принять на себя. Я готов был остаться виноватым, даже проклятым, готов был прослыть предателем, только бы никому из двух девушек не пришлось из-за этого плакать.
Я сжал кулак свободной руки и загадал именно это желание. Я был готов помолиться любым богам, но подумал, что так лучше. Просто сжать кулак и от всей души захотеть, чтобы ни Чернуха, ни Ксюша не проронили бы из-за меня ни слезинки. Все
