Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

— «Милый, милый, смешной дуралей! Ну, куда, куда он ломится?»... Помните? Есенин, читали?.. Но это — лирика. А теперь суровая действительность: запомните, молодой человек, законы пишутся людьми — и исполняются тоже людьми, причем так, как этим людям надо. А Конституция... Плевал я на твою Конституцию, ты меня понял? А теперь — вон отсюда.

Он небрежно подмахнул пропуск, бросил листок на стол перед Игорем.

Пару секунд Игорь молча сидел, плотно сжав губы и смотрел на Банника ничего не говорящим взглядом. И дальше никаких намерений не отразилось на его лице, иначе Банник худо-бедно среагировал бы. Игорь неторопливо поднялся из-за приставного столика, еще чуть помедлил, и вдруг одним махом, пружинящим прыжком перелетел через большой письменный стол, ничего не задев на нем, крутанул кресло вместе с Банником и выдернул его оттуда за грудки. Не давая опомниться, отстранил на вытянутую левую руку и врезал правой ровно в челюсть.

Одного раза хватило. Он осторожно уложил обвисшее, сразу отяжелевшее тело на пол, сорвал с него галстук, скользящей петлей перехватил руки в запястьях. Аккуратно отставил чашку с остывшим кофе, а крахмальную льняную салфетку запихал кляпом в рот...

Удивительно, но все обошлось без шума, да и плотные двойные двери тамбура гарантировали, что в приемной ничего не слышали. Главное, спокойно выйти, и чтобы минуты две в кабинет никто не заглянул. Оказаться на улице — а там ищи его, свищи его!.. И ничего не докажут, если не застигнут на месте, прямо сейчас.

Он еще раз осмотрелся — нет, ничего своего не оставил, оглядел себя в стекле громадного старинного книжного шкафа — тоже порядок, даже прическа не растрепалась. Из кабинета он выходил спиной, и говорил, стараясь, чтобы конец фразы достиг ушей секретарши: «...я все сделаю, Николай Осипович, не сомневайтесь! До свидания!»

Потом повернулся к ней.

— До свидания, Верочка! Приятно было познакомиться.

Та дежурно улыбнулась, не поднимая глаз от пишущей машинки:

— И вам всего доброго! — и разразилась такой пулеметной дробью, что стало ясно — в кабинет к шефу она без вызова пока не сунется.

Легким скользящим шагом по мягкой ковровой дорожке, считанные секунды — и он на мраморной лестнице. Теперь особо не спешить, не суетиться: все же «мент» на вахте. На подходе достал удостоверение, вложил в него пропуск. Пока постовой отмечал время выхода в журнале, прищелкнул языком, сказал, словно про себя: «Не опоздать бы в аэропорт!.. Ладно, время еще есть», и улыбнулся ему на прощание. Тот зевнул неприкрыто, и равнодушно кивнул, возвращая удостоверение.

На поднятую руку из потока машин почти мгновенно к тротуару подрулил «частник» на светлой «Волге», и только хлопнув задней дверцей, Игорь перевел дух: «К трем вокзалам, пожалуйста!»

Теперь поездом в Питер, а там на самолет — и домой.

Всего этого он, конечно, рассказывать не стал. Но, видя, что от него ждут подробностей, повторил с ожесточением:

— Еще раз встречу — еще раз врежу! Пусть так и знает.

Щетинкин недоверчиво покрутил головой.

— Неужели — прямо таки морду набил?

— Прямо таки и набил, — вместо Игоря ответил Омельченко. — В собственном кабинете, в особо циничной форме. Фасад подпортил изрядно. А потом связал собственным галстуком и благополучно смылся.

— Молодец! — сказал Щетинкин и несколько раз хлопнул в ладоши.

— И что теперь будет? — с беспокойством спросила Марина, глядя на Омельченко. — Как вы считаете, Борис Богданович?

— Да ничего особенного, — он бросил быстрый взгляд на Игоря и откровенно усмехнулся. — Состояние аффекта, опять же, эксцесс исполнителя — лично Банник расценивает инцидент именно так. Баш на баш, так сказать.

— Ну, вот и славно, что все обошлось, — сказала молчавшая до этих пор Лиза. — А вот с Павлом-то как? Поподробнее бы, Боря.

Омельченко посерьезнел.

— А вот с Павлом сложнее. У Банника какие-то особые виды на него, и с этим, ребята, приходится, к сожалению, считаться. Заявил, что Баринов — его последний шанс. Я предложил свои услуги, так он откровенно рассмеялся: мне, мол, нужны его мозги, а не твои!.. И очень просил передать всем заинтересованным, чтобы не беспокоились, не волновались. По его словам Павлу созданы все условия, и как только работа будет сделана — он вольный казак.

— Ты ему веришь? — спросила, помолчав, Лиза.

Омельченко неопределенно пожал плечами.

— Веришь — не веришь... Это категории иррациональные, за ними ничего не стоит. — Он посмотрел на часы. — Четверть двенадцатого... Ровно в полночь должен позвонить Паша. Спокойно, спокойно!.. Давайте-ка, ребята, разбежимся по хатам, а завтра с утра соберемся снова. Тогда и обсудим подробненько — что к чему... Сергей, я вижу, ты на колесах. Подбросишь до гостиницы?

Глава 6

1

Баринов лежал поверх покрывала, и не столько курил, сколько жёг сигарету за сигаретой. И бездумно следил, как слоистый сизый дым неспешно путешествует по номеру, почти не вытягиваясь в полуоткрытое окно.

Вспомнился анекдот, где дама, обвинeнная в пожаре из-за того, что курила в постели, заявила — мол, постель уже горела, когда та в нее ложилась...

Так чем заняться эти полторы суток до самолета? Бежал сломя голову, словно швед под Полтавой...

Ладно, перетерпим, лишь бы не там, под режимом.

Привычная обстановка привычной гостиницы... Вот только ощущения непривычные. Пустота в мыслях, пустота в чувствах. Какое-то подвешенное состояние. Полный вакуум эмоций. И некоторый осадок от вчерашнего разговора с Лизой.

Ждал его с нетерпением, а получился некий сухой обмен информацией.

«Как ты там? Мы все очень волнуемся!» — «Да ничего, все в порядке. Приеду — расскажу». — «Когда ждать?» — «Завтра в Москву. Билет на утренний рейс воскресенья». — «Борис тут кое-что рассказал...» — «Хорошо-хорошо! Но все это — потом!» — «Ты не свободен говорить?» — «Да нет, пожалуй... Но все равно, лучше — потом, при встрече». — «Береги себя!» — «Обязательно. Ну ладно, пока, милая! Целую!» — «И я тебя тоже...»

Он тычком затушил в полной пепельнице очередную сигарету. Да что ж все вокруг так неуклюже!

Вроде бы закончились его мытарства, послезавтра к вечеру будет уже дома... Ан нет, что-то не так. Что-то беспокоит, давит, не отпускает.

Пожалуй, ему просто-напросто не хочется домой... Нет-нет, не домой в свою квартиру, к Лизе, а домой во Фрунзе, в лабораторию, на работу.

Словно со стороны он вдруг увидел — и жалкий