Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

И, обращаясь к Марине и Игорю, принялась рассказывать, что местные партийцы ведут себя очень непонятно. Пропал без вести член городского комитета партии, а они лишь выслушивают, сочувствуют, туманно обещают разузнать подробнее, предпринять какие-то меры — но не более того. Что в горкоме, что в ЦК — независимо от занимаемого положения. А уж у кого она только ни была, разве что не стала добиваться приема у Усубалиева, первого секретаря. Она бы добралась и до него, только знакомые отсоветовали, шепнули, не стоит, мол. Ходят слухи, что у того большие неприятности в Москве, вот-вот отправят на пенсию, на «заслуженный отдых». Кого поставят вместо — ба-альшой вопрос. Словом, не надо тратить время и силы... Получается, на партийные круги надежды никакой. И вроде бы Баринов их номенклатура, а вот, поди ж ты...

Щетинкин сказал зло:

— Типичная наша практика: помер Максим — ну и хрен с ним!

— Но-но, Сергей, полегче! — поспешила оборвать его Марина.

— Да я не в том смысле, — стушевался Щетинкин. — Я в смысле, что по-настоящему, там каждый лишь о своей шкуре печётся! И вообще...

— Ладно, Сережа, не оправдывайся. Понятно, что ты совсем другое имел в виду, — сказала Лиза утомленно. — Давайте лучше подумаем, куда еще можно обратиться. Я намерена в Москву съездить, прямо на Лубянку. А параллельно — в Академию наук. Может, удастся пробиться к Александрову, на крайний случай — к кому-нибудь из вице-президентов.

Щетинкин махнул рукой.

— Шутишь? Какой там Александров! Боря Омельченко здесь, в Киргизии, к Акаеву пробиться не смог.

— Извините, — вступила в разговор Марина. — По-моему, ребята, вы зря рветесь к первым лицам. На самом-то деле сами они ситуацией мало владеют. Наша задача на сегодня — узнать, где Павел и что с ним. Раз вокруг него такая завеса секретности, значит, нужно действовать на уровне среднего, а лучше, самого младшего звена. Начальник штаба или командующий знает только то, что ему доложили, а вот их адъютанты, ординарцы, водители, прислуга — еще и все остальное... А уж потом, когда будет все доподлинно известно, добиваться освобождения нужно будет как раз у тех самых первых лиц.

— Резонно, очень резонно, — задумчиво проговорил Щетинкин. — Но это уже совсем другая тактика. Не на уровне официальных контактов, а исключительно на личных. А это гораздо тяжелее. И гораздо дольше по времени.

— Вот-вот, — подхватил Игорь. — Действовать придется вроде как шпионам-разведчикам, а нас учили?

Лиза хотела что-то сказать, но в прихожей раздался звонок.

— Что за гость запоздалый? — удивилась она. — Игорек, открой, пожалуйста.

Сюрпризы вечера не закончились, впереди Игоря в гостиную вошел Омельченко.

— Ну, слава богу, жив-здоров, — выдохнула Лиза вместо приветствия, и поднялась навстречу. — Из Москвы?

— Оттуда, вестимо, — обмениваясь рукопожатиями с присутствующими и оглядывая гостиную, сказал Омельченко. — Вечерней лошадью... Что, все разошлись? Ну и отлично!

— Садись, пей, ешь, рассказывай, — Щетинкин пододвинул поближе бутерброды, налил коньяку. — У нас хвалиться нечем. Как у тебя?

Омельченко выпил, поднял с бутерброда ломтик сыра. Прожевав, сказал буднично:

— Вчера вечером состоялся у меня серьезный разговор с Банником в его московском логове. По поводу Паши, естественно. Меня заверили, что чувствует он себя нормально. Сделали его директором «хитрого» НИИ, поэтому вынужден следовать режиму. Освоится — свяжется с нами.

— Подожди, подожди... — Щетинкин непонимающе посмотрел на него. — Он, значит, в Москве?

— Где-то в Подмосковье, в закрытом городке. Я так понял, сразу за «кольцевой».

— И что, согласился работать на Банника? После всего, что было?

— Как объяснил Банник, что было — это эксцесс исполнителя. Виновные наказаны, сам он приносит извинения. А Павел попал под соответствующее секретное постановление Совмина, согласно которому работы данной тематики должны вестись на закрытой территории, при полной изоляции персонала.

— И ты повелся на эту чушь? — взорвался Щетинкин. — Черт, поговорить бы мне с этим Банником — с глазу на глаз!

Неожиданно Омельченко рассмеялся — громко, во весь голос, и явно в разрез с настроением собеседников.

— Да уж, поговорил один... И не далее, как три дня назад, — пояснил он причину такой реакции. — Игорь, что затаился? Вылезай из уголочка, да поведай, так сказать, urbi et orbi[4], свои приключения и подвиги!

Игорь смутился. Он сидел поодаль и активности не проявлял. Впрочем, вспомнила Лиза, хотя он и пришел одним из первых, весь вечер старался не выделяться из общей массы, говорил редко и немногословно. Она еще тогда отметила, как непривычно видеть его таким — то ли подавленным, то ли очень уставшим.

— А что случилось, Боря? — она попеременно смотрела то на Омельченко, то на Игоря, ничего не понимая и вместе с остальными ожидая разъяснений.

Омельченко коротко хмыкнул и за явным нежеланием Игоря что-то прояснить, начал сам.

— У НПО «Перспектива» недалеко от Курского вокзала размещается центральная дирекция, с типичным московским адресом — дом такой-то, корпус два, строение пятнадцать. На вид довольно стрёмный двухэтажный особняк типа «памятник архитектуры, охраняется государством». Зато внутри — о-го-го, по последнему слову... Ну и наш герой, — он кивнул в сторону Игоря, — каким-то образом об этом пронюхал, и ринулся на амбразуру... Ладно, эту историю я знаю от самого Банника, интересно выслушать и другую сторону. Итак, Игорек, валяй! Смелее, смелее, ну, как там, в Москве!

Но Игорь рассказывать не захотел.

— Ничего интересного, — сказал он, как отрезал. — Пробился я к этой сволочи, мотивируя, что ученик и сотрудник Павла Филипповича, и хочу знать, где он и что с ним. Банник повел себя... ну, неадекватно, что ли. Хамить начал. Я набил ему морду и ушел. Вот и все.

— ...А почему вас так беспокоит чужая судьба, пусть даже бывшего начальника, молодой человек? — Банник уже пожалел, что позволил этому юнцу отнять у него время. По докладам и служебным запискам он вполне имел представление о роли Игоря Лебедева в «Деле Афанасьевой». Особого интереса тот не вызывал — как источник информации, как работник, как ученый. Но стало любопытно — что он представляет собой как личность?

— Я его родственник и имею право знать, где он и что с ним.

— А кто вам сказал, что вы имеете на это право?

— Наши советские законы.

Банник с интересом посмотрел на него.

— Как, как? Какие такие законы?

— Обыкновенные, наши. Конституция, в конце концов!

Банник позволил себе улыбнуться. Нет, скажи,