Забери меня отсюда - Софья Валерьевна Ролдугина
«За одну ночь».
Фраза точно обожгла что-то внутри; Тина обхватила себя руками, унимая дрожь.
– Я спрошу у Кённы.
– Спросите, – откликнулся Йорк серьёзно. – Только мне ответ не говорите. По крайней мере, до тех пор, пока я не узнаю, кто и как сливает информацию. А, ещё. Новости будут скоро: Чейз Ривер завтра устраивает званый обед, плавно перетекающий в ужин, я разместил камеры и жучки в стратегических местах… жаль, в особняк проникнуть не удалось. Но трёп во дворе дома и лица всех приглашённых, считай, у нас в досье.
Она улыбнулась невольно:
– Вы ужасный человек. И очень хороший детектив.
Йорк поскрёб в затылке.
– И это единственная причина, почему капитан Маккой не отправила меня пинком под зад ещё лет пять назад… А, вон Пэгги идёт. Ну, хорошего вечера, дамы, а я возвращаюсь к работе, – произнёс он громко и махнул рукой, направляясь обратно к крыльцу. – Грёбаная взрывчатка, никаких нормальных выходных теперь… Между прочим, перекрывать нелегальные поставки – не мой конёк. Не мой, слышите?
Последняя фраза явно была сказана то ли для Пэг О’Райли, то ли для тощего бледного копа, который курил на порожке. Но никто из них не отреагировал; к шумному и грубоватому Йорку и его выходкам давно привыкли.
– Ну, на то он и Заноза, – так и сказала Пэгги, подвозя Тину к холму. – И захочешь не заметить, а не выйдет. Но мы как-то притерпелись… А ты не терпи! Жалуйся на него! Вообще-то Элиза, то есть капитан Маккой, не отменяла приказ насчёт того, чтобы Йорк к тебе не приближался.
– Да он не мешает… Наоборот.
– Ой, да ладно, – фыркнула она. – Он всеобщее наказание. Хотя, честно сказать, в последнее время стал поадекватнее.
Несмотря на сеанс ни к чему не обязывающей болтовни и терапию голодными кошками, мысли о белых камнях не выходили у Тины из головы. Возможно, потому что Уиллоу сегодня ночевала у себя, в кои-то веки, чтоб порадовать отца, и дом теперь казался особенно пустым и тихим; возможно, потому что темнота опустилась на город слишком внезапно, и спуститься к реке в относительно безопасных сумерках не вышло… А Кённа, как назло, не показывался.
Стоя в душе и разглядывая светлый кафель, Тина думала о камнях. И потом тоже – отогнутая ручка оконной рамы походила издали на мост, перекинутый над рекой лунного света. Память, словно заведённое механическое устройство, один за другим выдёргивала образы, хоть отдалённо связанные с белыми камнями: мамины жемчужные бусы, холодная бабушкина камея, обнесённая мрамором клумба у соседей, фонтанчик для питья в парке – старый, облицованный мелкими плиточками молочного цвета…
Наверное, поэтому ей приснился донельзя глупый сон.
Будто бы они с Кёнвальдом гуляют по саду, прямо как дурацкая киношная парочка, – под руку, в старомодных нарядах а-ля пятидесятые, и фоном играет задорная музыка, этакое соло на расстроенном кабацком пианино. Проходят под зелёной аркой из сомкнутых яблоневых ветвей и оказываются у полуразрушенной стены за домом – во сне кипенно-белой, разумеется, и украшенной гирляндами из фиалок, словно какой-то языческий алтарь. И Кённа по-рыцарски встаёт на одно колено, целует трепещущую Тинину ладонь и шепчет, глядя снизу вверх своими невозможными синими глазищами:
– Ты – моё лучшее воспоминание, моё лучшее воспоминание…
…очнулась она, задыхаясь. Грудь точно обручем сдавило. И неудивительно: Королева разлеглась прямо поверх одеяла, а весила она немало.
– Брысь, ваше хвостатое величество, – зевнула Тина, спихивая её с кровати. – У меня тут эта, как её… Субботняя пробежка. Наверное.
Дождь за окном старательно намекал, что раз в пару месяцев можно и пожертвовать ритуалом, оставшись дома. Но привычка брала своё. Тина всё-таки размялась на лестнице и наскоро умылась, потом прошла на кухню, зябко переступила с ноги на ногу и включила кофемашину. Потом накинула толстовку прямо поверх ночной сорочки, влезла в шлёпанцы и вышла в сад.
– Я просто посмотрю, насколько там сильно льёт, – доверительно сообщила Тина Королеве, так и следующей по пятам. – По-моему, уже в тучах просветы.
Кошка, не будь дурой, не поверила – и громко, насмешливо чихнула.
А сад пах рекой; здесь всё дышало сыростью, горечью – с тончайшей цветочной вуалью поверх. Ноги быстро промокли, потом онемели. Тина брела вокруг дома, точно сомнамбула, пока не оказалась на задворках, у той самой древней стены. Раньше помнилось отчего-то, что она из желтоватых блоков, грубых и пористых, чем-то похожих на известняк.
Но камень под цепким плющом оказался гладким.
И – белым.
Глава 23
Ученики и вассалы
Разумеется, уснуть после этого было невозможно.
Тина пролезла в зарослях вдоль всей стены, кажется, ощупала каждый сантиметр белого камня. Теперь многое выглядело странным: и его гладкость, и монолитность – ни единого шва между гипотетическими кирпичами, и призрачное тепло, которое то чувствовали, то не чувствовали озябшие ладони… Издали, то ли из-за освещения, то ли из-за густого плюща, стена по-прежнему смотрелась обыкновенной: цвет издали как-то загрязнялся, становился более охристым, проявлялся даже рельеф кладки.
– Оптическая иллюзия, – бормотала Тина. Кошки, теперь уже две, Королева и Альвильда, смотрели на неё из кустов с опаской. – Просто обман зрения, да.
«Ну-ну, – шептало что-то внутри, полжизни до того скромно промолчавшее, забитое семейными неурядицами в совсем ещё ранней, школьной юности, а позже окончательно загнанное под плинтус необходимостью содержать огромный дом и мэйнардский прайд. – Продолжай пудрить себе мозги, если хочешь. Но ты же знаешь, что это магия».
Потом дождь усилился, и пришлось срочно ретироваться под крышу. А на кухне ждал сюрприз: букет цветов и записка, гласившая:
«Да-да, я опять не лично, промельком и полусловом. Но не позднее полуночи, обещаю, вернусь уже целиком, и тогда мы займёмся чем-нибудь интересным.
Так что отоспись днём и будь готова.
Ко всему.
(Даже к тому, что окажусь непригоден ни к чему, кроме как сетовать на жизнь и пить вино.)
Или нет… Есть пределы тому, как низко я могу пасть?
(Эйлахан считал, что нет.)
Целую.
P.S. Я не предлагаю своё общество дважды! Хорошенько подумай… и согласись».
…Когда Тина дочитала до предпоследней строчки, то действительно ощутила поцелуй – торопливый, тёплый, скользящий от края губ к шее.
После долгих и бессмысленных блужданий под дождём это было как