Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев
Девушка говорила мне, что духовные познания — одно, а способность быть старейшиной, администратором — совсем другое.
И, кажется, она была права. Я оказался неплохим старейшиной.
Братия пыталась продолжать свою прежнюю тактику — игнорировать меня, считать пустым местом. Но в первый же день, когда я стал старейшиной, выяснилось, что со старейшиной этот фокус не пройдет.
Теперь черные мюриды были вынуждены не просто говорить со мной, а слушаться моих указаний. Теперь, постепенно, к их страху передо мной примешалось еще и как будто уважение. Это был медленный и постепенный процесс, но он был. Моя чалма старейшины заставила братию если не полюбить меня, то, по крайней мере, принять и терпеть. И они терпели.
А я был со всеми вежлив, но за порядком следил строго — как и учила меня Шамириам. Я старался быть справедливым, я никого не наказывал без нужды. Обиженный мальчик, которым я был когда-то, теперь умер, и родился мужчина — способный командовать другими.
Это давалось мне, хоть и не без труда. Я ставил братию на работы, я следил за исполнением этих работ, я даже принимал жалобы — в основном жаловался мне Заки, он вообще это обожал. Я предстоял на молитвах и медитациях ума, которыми уже владел в совершенстве, и которые для меня самого были уже пройденным этапом.
А на тренировках я колотил моих братьев палкой, как бешеный — чтобы не утерять те ростки уважения ко мне, которые взрастали в душах братии…
И черствые души моих братьев постепенно дали трещину. Заки, разумеется, сдался первым.
На десятый день моего старейшинства он даже сел рядом со мной за ужином, даже заговорил со мной:
— Ты хороший старейшина, Ила. Лучше меня!
Я не обманывался. Заки просто подлизывался, он был подлизой по своей сути и натуре. Ну и что?
— Может ли шайтан быть хорошим старейшиной, Заки? — спросил я, — Что ты несешь?
— Хех, — Заки издал нервный хохоток, — Да ну, Ила. Я не считаю тебя шайтаном. Это же глупость. А тех, кто так считает — их надо бить палками. Я могу тебе назвать имена тех, у кого грязные языки, и кто болтает про тебя всякое…
— Ага, — хмыкнул я, прожевав козлятину, — Тебе придется долго называть, Заки. Тебе придется перечислять всю братию. Кроме «святой восьмерки», которые уже постигли уровень медитации сердца, и которые, единственные, про меня тут не болтают. Они вообще не болтают. Однако твое желание помочь мне — похвально, Заки.
— Я еще могу рассказать про Муаммара… — перейдя на шепот, продолжил Заки, — Он все еще хочет тебя убить. И Усама вместе с ним. А Бадр не делает медитацию во время занятий, а просто дрыхнет! А Юсуф ворует и жрет лепешки, предназначенные для белой Башни! А у Хасана на жопе вскочил чирей, но он стесняется сказать об этом нашей госпоже, чтобы она его вылечила…
— Спасибо, Заки. Это на самом деле очень важная и полезная информация. Ты — украшение нашей обители, Заки. Ты её часовой, хранящий наш монастырь от всякой скверны, воистину.
Я, конечно, издевался, но только отчасти. Заки весь просиял. И так у меня появился в обители первый друг. Точнее говоря — «друг».
По крайней мере, благодаря Заки я теперь был прекрасно информирован.
Я старался держаться подальше от Муаммара и Усамы, замысливших недоброе, я больше не ставил вороватого Юсуфа в пекарню, я принес Хасану мазь для его чирья, мази у нас были, в монастыре имелась небольшая аптека, несмотря на все уверения Шамириам, что тут все лечатся только мистикой. Травы для аптеки мы собирали сами, в горах. А вот снадобья из них было доверено готовить лишь белым мюридам.
Я бы и сам хотел пойти прогуляться по горам, теперь мне это было дозволено, но мне критически не хватало времени. Я очень сильно уставал. Плотское и материальное пожрало мое духовное — так что я стал хуже медитировать. Мой ум был занят обыденными делами и заботами, и трудно было в таких условиях сосредоточиться на шейхе или Отце Света.
Так что обители я не покидал. Собирать дань в ближайшие оазисы я отправлял Усаму, он и раньше это делал вместе с Ибрагимом, так что в селениях его знали и уважали. А в горы за травами ходила «святая восьмерка», а воду таскать я отправлял Муаммара, чтобы он не торчал в монастыре рядом со мной, в помощники ему я ставил еще парочку самых сильных и рослых парней.
Шамириам мне, конечно же, очень помогала — без неё и её советов я бы просто не справился.
И так прошло двенадцать дней моего старейшинства. А на тринадцатый, в самой середине святого месяца Харара, в обитель прибыл гость — впервые на моей памяти.
Это был горец, спустившийся с Хребтов Нуха — большой, волосатый и бородатый, похожий на медведя. Наверное. Сам я медведя не видел ни разу в жизни, но представлял я его себе сходным с этим горцем — заросшим бородой так, что даже рта было не видно.
Горца, разумеется, в обитель не пустили. Но тот факт, что горец вообще смог обнаружить наш монастырь, свидетельствовал о том, что это друг. Ибо горцу местоположение нашей обители раскрыл когда-то сам шейх, а иначе горец бы просто сюда не добрался.
Горца встречали я и Шамириам — за калиткой в северной стене обители, где начиналась горная тропа к роднику.
Мюриды по моему приказанию принесли гостю кислого молока, напившись, горец сообщил:
— В горах видели йети, добрая госпожа.
— Где? — уточнила Шамириам.
— Возле пика Литах. Чудища бродят по долинам и лакомятся диким виноградом. Они у нас коня утащили.
— Они?
— Они. Там семейство, добрая госпожа. Вроде бы мать с выводком. Мать и двое детенышей.
— Помилуй нас Отец Света! Ила, приведи Нуса.
Вообще мне было запрещено говорить с Нусом и прочими белыми послушниками, но сейчас случай, видимо, был исключительным.
Во дворе я встретил парня из белой Башни, его я и попросил позвать нам Нуса. Нус пришел, выслушал горца и нахмурился:
— Я сейчас не могу покинуть монастырь. Только не теперь, когда шейха нет. Придется пойти тебе, Шамириам.
— Ладно. Да, я согласна, — Шамириам вздохнула.
— Я отправлю с тобой троих охранников — моих лучших воинов, — пообещал девушке Нус.
— Пусть будет так.
И Шамириам повернулась ко мне:
— Послушай, Ила. Мне сейчас придется уехать. На несколько дней. Так что черную Башню я
