Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна

— Нет, он псих, — пробормотал Марцель, пытаясь поймать за хвосту скользящее ощущение.

Псих, и я таких уже слышал. — Агрессивный, да, но агрессия проявляется только в присутствии….

Воспоминание вспыхнуло так ярко, что Марсель вскочил на ноги одним рывком, голова кружилась. — Ирен, — пробормотал он, покачиваясь из стороны в сторону. — Точно! Прямо как Ирен! У нее тоже начинался психоз, но только когда я был рядом с Шелтоном, и тогда ее можно было услышать километра за три, а обычно простая девчонка. Вот теперь курить захотелось нестерпимо.

Нашарив в карманах спичечный коробок и пачку, Марцель торопливо подпалил сигарету, мысли скакали вразнобой.

Этот псих определенно тот же самый, что был в лесу, и живет он где-то в городе, но слышно его непостоянно.

Образ Ирэн, разгневанный до мельтешащих в воздухе бытовых приборов, словно прожигал сетчатку. Птицы в лугах пели, как за стеклянной стеной.

«Значит, он откликается на раздражитель? А что его раздражает? Может, телепатия?».

Пальцы обожгло. Марцель чертыхнулся и выронил сигарету, догоревшую почти до фильтра, и, подумав, достал еще одну. Телепатия вполне могла спровоцировать обострение у чувствительного психа, особенно если тот сам имел склонность к ней, особые способности. И если задуматься, то вспышки агрессии всегда ощущались, когда Марцель пытался слушать город, и в день приезда на станции, и потом в лесу, и близ дома фрау Кауфер тоже чувствовалось нечто подобное.

Оставаться в полях в одиночестве резко расхотелось. Набив Шилтону сумбурное сообщение с кратким изложением выводов, Марцель начал продираться к дороге. Теперь травы цеплялись за шнурки кроссовок, оплетали щиколотки как живые, не пускали обратно. Поэтому, наткнувшись через некоторое время на тропинку, Марцель не стал искать добра от добра и пошлёпал по ней, хотя она явно уходила к западным окраинам города, а не к центральным улицам.

Постепенно музыка, раньше звучавшая фоном, становилась громче. Марцель, догадываясь, кого встретит за очередным холмом, невольно ускорил шаг. После мысли об агрессивном психе и реагирующем на оставаться в одиночестве не хотелось. Тропа нырнула под сень вековых дубов. Наскоро пригладив волосы по тернёй и спрятав очки с компрометирующим брелоком-черепушкой в карман, Марцель быстрым шагом пересёк рощицу и выскочил к опушке.

Там, между двумя высокими дубами, была перекинута толстенная жерть. С неё свисали качели из толстых верёвок и широкой, потемневшей от времени доски. А на качелях сидела женщина в длинном чёрном платье. Белая косынка, небрежно привязанная к ветке, флажком трепетала на ветру. Тот же ветер колыхал огни на рыжей кудре и теребил страницы книги.

Женщина осторожно придерживала их, сдвигала брови, покусывала губы на особенно тревожных моментах, покачивалась, тихонько отталкиваясь мыском, а в мыслях у нее гремел симфонический оркестр. Некоторое время Мартель просто наблюдал, а потом подкрался поближе и громко поздоровался. — Привет, Рут! Ты ведь та монахиня, да? Она шумно захлопнула книгу и вскочила с качелей стремительно краснее.

Марцель хмыкнул, неторопливо подошел, сдернул косынку с дубовой ветки и, встав на цыпочки, осторожно повязал монахиня на голову. Получилось кривовато. — Вот так вам положено одеваться, когда с посторонними общаетесь. Сестра Рут глядела на него сверху вниз и хлопала глазами как будто вот-вот готова была расплакаться. Надрывно звучало соло на виолончеле.

Эй, ну что такое? — проворчал Марцель и плюхнулся на качеле. Он, в отличие от монахини, едва доставал ногами до земли, поэтому раскачиваться не стал. — Я понимаю, что говорить тебе нельзя, но хоть кивать-то можно? — Ну, если хочешь, чтобы я ушел, врежь вот этой самой книжкой. Давай, прямо по башке. И он зажмурился, втягивая голову в плечи, одновременно стараясь мысленно излучать дружелюбие.

«Я безопасный, я безопасный, я ни черта не странный, просто забавный тип». Карающая книга не спешила опускаться на повинную голову, а вот качели немного просели, принимая тяжесть еще одного тела. Марцель заулыбался, чувствуя себя полным придурком, открыл глаза и подвинулся на край.

Монахиня сидела рядышком, чинно сложив руки на коленях, и щеки у нее алели, как мака, в цвет. Разум ласкала робкая мелодия корильона. Ситуация была прелестная, но что-то мешало просто расслабиться и получать удовольствие от встречи со смешной монахиней и от музыки в ее голове. Странное чувство напряженности, боли, как натянутая до предела струна, которая даже уже и не звенит.

Мартель осторожно потянулся к поющему сознанию, чтобы коснуться этой струны, разобраться, понять, и только через пронзительно долгую секунду до него дошло, что он плотно сидит на крючке чужих желаний и надежд. Я влип, надо линять отсюда, но было уже поздно. Его несло. — Дай-ка попробую угадать, — коварно протянул Марцель, глядя в сторону.

— Ты ведь сюда часто ходишь. «Читаешь?» Монахиня кивнула. «Ага. И читаешь…» Марсель скосил взгляд. «Читаешь любовные романы. Да не шарахайся так, я не ржу. Мне правда интересно». Он заглянул ей в глаза снизу вверх, продолжая улыбаться. «Я вот сюда случайно попал. Шел с поезда, решил погулять.

Ну, слегка заблудился. Во, уже ты смеешься. Правильно. На самом деле не хотелось идти через поле, поэтому я вышел на тропинку. А вообще здесь много народу бывает? Она покачала головой, а потом вдруг нахмурилась, раскрыла книжку и быстро-быстро зашелестела страницами. Нашла нужную и ткнула пальцем с обкусанным ногтем. Вокруг было пустынно, не души, только пели птицы, нараспев прочитал Марцель.

В звучание коррильона постепенно вливался треск кастаньет, диссонируя с основным рисунком мелодии. И это завораживало. В музыке появлялось что-то цыганское, рисковое. — Понятно. Знаешь, может, это не моё дело, конечно, но тогда в монастыре мне показалось, что ты там чужая, Рут. Вроде как сёстры Анхелика и Андреа сами по себе, а ты отдельно.

— Наверное, недавно, ну, это, постриг приняла, или как оно называется. Карельон и Кастаньетты умолкли мгновенно, как отрезало звук, а потом в оглушительном безмолвии чужого разума прорезался слабый росток — скрипка.

Монахиня кивнула, прикусив губу, а потом снова зарылась в книгу, но нужную фразу Марцель услышал до того, как прочитал.

Три года назад графиню постигла ужасное горе.

И поверх этого — яростные вспышки воспоминания. Чистый, высокий голос, колоратурная сопрано, знает не Марцель, и сорвавшиеся в сердцах слова «Чтоб ты сдох, кобель!» Она еще судорожно что-то искала, дергала страницы, едва не выдирая их из переплета, и чувство вины поднималось из глубины души органной подавляющей музыкой и захлёстывала с головой, и мелодия билась в стены монастыря и искала выход.

А потом Марцель решительно накрыл чужую ладонь своей, стараясь концентрироваться на спокойствии и уверенности. — Не обязательно рассказывать все мне, я же просто так спросил. Ну и еще мне кажется, что ты не виновата, и тебе не обязательно постоянно себя наказывать, — громче выговорил он, стараясь подражать обаятельным интонациям Шелтона. Монахиня слушала, замерев, как встревоженная кошка.

И если ты бегаешь из монастыря, чтобы тайком читать любовные романы и слушать птиц, может, в монастыре тебе не место? Может, стоит все-таки рискнуть и махнуть куда-нибудь? Например, в Парижскую консерваторию или в Венскую оперу? Будешь заниматься там музыкой, а? Даже если ты думаешь, что из-за тебя случилось что-то плохое, не обязательно искупать это наказанием. Можно вместо этого принести в мир что-нибудь красивое, понимаешь?

Музыка умолкла. Рутт посмотрела на него зелеными-зелеными, словно у кошки глазами, и кивнула. Марцель почувствовал себя ужасно неловко. — Ладно, — выдохнул он в сторону, — не обращай внимания. Я внушаемый, вот меня и зацепило твое настроение. И не надо так на меня смотреть. Я не ангел, А совсем наоборот — «А, чёрт с ним всем!»

Он подался вперёд, прижал ладони к щекам Рут, выждал мгновение, чтобы та успела всё осознать, и поцеловал её в губы. — Я же вижу, что ты не подходишь этому месту, — сказал не громко, но чётко, едва ли не по слогам, — и это бесит просто неописуемо. Так что мой тебе совет — отправляйся туда, где тебе будет хорошо!»