Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов
– Я не могу в это поверить. Этого не может быть, но я чувствую, что ты мне не лжёшь, – в голосе Софи слышны были нотки тревоги и надежды.
– Я обо всём тебе расскажу. Обещаю.
Эпилог
Я стоял на балконе, опираясь на прохладные перила, и смотрел, как солнце медленно скользит к горизонту, окрашивая небо в мягкие оттенки янтаря и розового золота. Лёгкий ветерок трепал занавески, пытаясь проскользнуть дальше в комнату, принеся с собой запахи свежескошенной травы и далёкого дыма от костра. Закат всегда наводил меня на размышления – будто сам день подводил итоги перед тем, как исчезнуть в темноте, оставив лишь воспоминания.
Сегодня был особенный день. Знаменательный. Пять лет… Нашему с Софи сыну, маленькому Эрвину, исполнилось пять лет. Его первый, пусть и ещё совсем детский, но всё же юбилей. Казалось бы, всего пять лет, а для меня – целая эпоха, наполненная событиями, чувствами, испытаниями и счастьем, которое я уже и не надеялся снова испытать.
В доме царил весёлый хаос. Сквозь приоткрытую дверь доносились радостные крики и топот маленьких ножек. Полина, наша старшая, не сдавалась в своей безнадёжной борьбе: она пыталась уговорить своего младшего брата наконец надеть парадный камзол, но тот, смеясь, убегал, будто участие в этом маленьком спектакле было делом всей его жизни. Их голоса, наполненные жизнью и беззаботностью, растопили во мне что-то тёплое, светлое. Я не сдержал улыбку.
«Вот так всегда, – подумал я, – дети создают маленький беспорядок, который почему-то делает дом живым, а нашу жизнь счастливой».
Я закрыл глаза на мгновение, позволяя воспоминаниям обрушиться на меня, словно мягкая волна. Казалось, ещё вчера всё было иначе. Я помнил те тяжёлые дни, когда каждый новый рассвет казался испытанием. Помнил, как трудно было поверить, что после всех потерь и боли в жизни снова появится место для такого простого и чистого счастья. А ведь тогда мне было не до смеха…
Я вспомнил тот момент, когда впервые держал на руках крошечного Эрвина. Его крошечные пальчики сжали мой палец, а я едва сдерживал слёзы от счастья. Это было не просто прикосновение – это был символ того, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Каждый его шаг, каждое слово, каждое смешное «почему» было для меня напоминанием о том, как много значит просто быть рядом.
Я оглянулся на дверь, откуда доносились весёлые голоса. В этот момент в коридоре появился Эрвин – растрёпанный, в наполовину застёгнутой рубашке, но с сияющей улыбкой. Он с разбегу забрался мне на руки. За ним, тяжело вздыхая и весело ворча, бежала Полина.
– Папа, скажи ей, что я и так красивый! – громко заявил он, гордо выставив вперёд подбородок.
Я рассмеялся, глядя на них.
– Ты прав, сынок, – ответил я, подходя и поднимая его на руки. – Но для такого важного дня давай сделаем тебя ещё чуточку красивее, чтобы ты сам собой любовался в зеркале!
Он рассмеялся, обняв меня за шею, и я понял, что, несмотря на все испытания, у меня есть самое ценное – семья. И в этом мире нет закатов, которые могли бы затмить свет этих мгновений.
После тяжёлого ранения, полученного при отражении атаки калдарийских бронеходов на госпиталь, я долго лечился. Осколок прошёл в считаных миллиметрах от сердца, и только чудо спасло меня. Хотя, если задуматься, вся моя жизнь – одно сплошное чудо. Дважды умереть и дважды воскреснуть – вряд ли кому-то ещё удавалось.
Несколько месяцев я провалялся в госпитале, балансируя на грани жизни и смерти. Дни сливались в один бесконечный поток боли, сна и редких мгновений ясности. Но сквозь этот туман единственным лучиком света рядом со мной всегда была Софи. Она держала меня за руку, когда я терял сознание, шептала слова, которые ускользали из памяти, но оставляли тепло где-то глубоко внутри. Её присутствие было якорем, удерживающим меня в этом мире.
Когда моё состояние начало улучшаться, мы проводили вместе целые дни, разговаривая. Сначала в её глазах читалась тревога и сомнение. Она долго не могла поверить, что я – это я, её Эрвин, только теперь в другом теле. Её взгляд скользил по моему лицу, пытаясь найти знакомые черты, словно за каждой линией скрывалась разгадка.
Мы вспоминали прошлое. Я рассказывал ей о вещах, которые знали только мы вдвоём: о наших ночных прогулках под лунным светом, когда мы говорили шёпотом, будто боялись разбудить звёзды; о глупых мелочах, как я прятал её любимый шарф, чтобы она подольше искала его, смеясь; о наших тайных разговорах, сокровенных признаниях, о моментах, запечатлённых в памяти, как драгоценные реликвии.
Иногда я видел, как её глаза наполняются слезами – не от грусти, а от осознания. Это были слёзы памяти, узнавания. Она задавала вопросы, на которые ответы знал только Эрвин. Я отвечал, и каждый мой ответ снимал с её души невидимые оковы сомнений.
Прошло немало времени, прежде чем Софи окончательно осознала: я – это я. Не отражение прошлого, не призрак, не игра воображения. Я был здесь, с ней, дышал, чувствовал, любил. И когда она наконец взяла мою руку в свою, крепко сжав, в её взгляде больше не было сомнений. Только тёплый свет, который я помнил с самого первого дня, когда увидел её. В тот момент я понял, что чудеса случаются не только на полях сражений. Настоящие чудеса – в сердцах тех, кто способен верить, несмотря ни на что.
Тот эпизод с обороной госпиталя стал известен газетчикам, и они поспешили расписать всё в красках, придав событиям налёт героизма и романтики, словно это была сцена из древней баллады о доблести и чести. На первых полосах центральных газет вышли заметки с громкими заголовками: «Герои среди нас!», «Оборона, вошедшая в легенду» и «Как горстка раненых калек остановила армию вражеских бронеходов». Эти статьи с упоением описывали, как коварные калдарийцы подло атаковали беззащитный госпиталь, не щадя ни раненых, ни медицинский персонал.
В центре этого повествования оказался я. В этих заметках я представал чуть ли не былинным героем, почти что рыцарем без страха и упрёка. Сирота, дослужившийся до офицерского звания, который после тяжелейшей контузии был уволен из армии, но не смог оставить своих товарищей и вернулся на фронт простым вольнонаёмным санитаром, чтобы спасать жизни в госпитале. А когда на кону оказались
