Судьба бастарда - Евгений Владимирович Панов
Да, мы действительно отразили атаку. Да, я действительно участвовал в бою. Но реальность, как водится, была куда менее героичной и гораздо более кровавой. Мы не были хладнокровными героями, осознанно идущими на подвиг. Мы были людьми, загнанными в угол, у которых не оставалось выбора, кроме как сражаться или умереть. В том бою не было пафоса – только страх, боль и отчаянное желание выжить. И весь наш героизм явился следствием чьей-то роковой ошибки, из-за которой госпиталь и тылы в целом оказались без прикрытия.
Тем не менее история обрела свою жизнь на страницах газет, а с ней пришла слава, которой я никогда не искал. Газетные статьи передавались из рук в руки, меня узнавали на улицах, благо моё фото было в каждой заметке, пожимали руки, благодарили за «мужество и самоотверженность». И, возможно, сыграли роль эти заметки, а может быть, и военное начальство, чтобы хоть как-то прикрыть свои промахи, доложило об этом непосредственно императору. Как бы там ни было, вскоре меня вызвали в столицу.
Парадная форма без погон сидела непривычно тяжело. На церемонии награждения, которая состоялась прямо в госпитале, блеск орденов и генеральских погон не могли затмить в моей памяти лица тех, кто не дожил до этого дня. Мне вручили орден за подвиг – тяжёлый металл на груди не казался заслуженным. Но самым неожиданным стало то, что указом императора мне было даровано наследуемое дворянство.
Я, человек, дважды смотревший смерти в лицо, дважды восставший из забвения, опять стал дворянином. Ирония судьбы? Возможно. Но для меня это было нечто большее. Не титул, не медаль, а напоминание о том, что жизнь – это цепь случайностей, где каждая деталь может изменить всё. Я не чувствовал себя героем. Я был просто человеком, который сделал то, что считал нужным в тот момент.
После награждения я долго не мог привыкнуть к новой роли. Люди смотрели на меня с уважением, а иногда и с завистью. Но для Софи я всегда оставался прежним. Она знала правду. И, может быть, это было единственным, что действительно имело значение.
В один из дней Софи вошла в мою палату, держа в руках конверт с красной императорской печатью. Лицо её было бледным, но в глазах мерцал огонёк, будто сама судьба вложила в этот клочок бумаги ключ к нашему будущему.
– Письмо, – тихо сказала она, подходя ко мне. Руки её дрожали, когда она протягивала конверт. – Оно из канцелярии императора.
Я взял письмо, чувствуя тяжесть не бумаги, а того, что скрыто внутри. Разорвав конверт, я медленно развернул лист. Глаза скользнули по чётким строчкам официального языка, и сердце забилось сильнее.
– Они разоблачили заговор, – выдохнул я, едва веря собственным словам. – Виновные наказаны. Кто-то лишился титулов… а кто-то и головы.
Софи прижала руку к груди, как будто пыталась удержать там сердце, готовое выскочить наружу.
– Имущество Вайсбергов… все претензии аннулированы. Счета разблокированы, – продолжал я, чувствуя, как с каждым словом исчезает тяжесть, которую мы несли на своих плечах так долго.
Софи села на ближайший стул, уронив голову на руки. Я опустился рядом, взял её ладонь в свою.
– Не плачь, дорогая, – шепнул я. – Теперь всё будет хорошо.
Слёзы скользнули по её щекам, но это были слёзы облегчения и радости.
– Мы сможем вернуться в столицу, – прошептала она, всматриваясь в горизонт за окном, где небо сливалось с крышей госпиталя. – И увидим нашу дочь.
Я сжал её руку крепче.
– Мы все воссоединимся. Наша семья будет вместе.
Софи повернулась ко мне, в её глазах плескались благодарность и любовь. Я видел в них отражение всех тех испытаний, которые мы пережили, и того света, который ждал нас впереди.
– Спасибо тебе, Эрвин, – прошептала она, прижимаясь ко мне.
Я улыбнулся, хотя сердце сжималось от эмоций.
– Ты заслужила это, моя птичка, – прошептал я, поглаживая её волосы. – Теперь всё будет хорошо. Только не Эрвин, а Виктор. Привыкай.
Столица встретила нас ликованием. Улицы были залиты солнечным светом, словно само небо решило отпраздновать вместе с людьми окончание великой бойни. Флаги и транспаранты реяли над площадями, разноцветные ленты тянулись от балконов, а воздух дрожал от звуков фанфар, смеха и радости, вперемешку с плачем – не горя, но облегчения. Люди обнимались, некоторые плакали, не в силах сдержать эмоций, потому что для них война закончилась.
Война, унёсшая жизни миллионов людей, наконец завершилась. Улицы были наполнены людьми, словно пробудившимися от долгого кошмара, обнявшимися и смеющимися сквозь слёзы. Флаги развевались на каждом углу, а звон колоколов сливался с радостными криками, создавая невообразимую симфонию победы и облегчения.
Нет, империя не захватила столицу Калдарийского Союза. Имперские войска продвинулись глубоко вглубь вражеской территории, заняв треть её земель, и остановились на берегу широкой полноводной реки Оранды. Этот водный гигант стал символом нового рубежа, границей не только территориальной, но и психологической. Генералы с обеих сторон прекрасно понимали: форсирование Оранды обернётся бойней, где каждый клочок земли будет оплачен сотнями тысяч жизней, а в реке вместо воды потечёт кровь.
Война вымотала всех. В империи и в Союзе усиливались антивоенные настроения, словно скрытый пожар, медленно охватывая умы людей. У калдарийцев ситуация была особенно напряжённой, предреволюционная атмосфера витала в воздухе. Разочарование, голод и утраты стали удобрением для семян бунта.
И вот, исходя из всего этого, было заключено перемирие. Не мир, а именно хрупкое, словно стеклянная нить, перемирие. Договор закрепил новую границу, пролегающую по руслу Оранды, превращая эту реку в молчаливого стража, разделяющего бывших врагов.
Когда наш поезд прибыл на вокзал столицы, нас встретил рёв толпы. Люди несли цветы, дети махали маленькими флагами, а солдаты, вернувшиеся с фронта, позвякивали потускневшими от времени, крови и фронтовой гари медалями. Я почувствовал, как Софи сжала мою руку, и посмотрел на неё. В её глазах отражалась невыразимая смесь радости и боли. Мы выжили. Мы вернулись. Но никто из нас двоих уже не был прежним.
Вечером мы стояли на балконе гостиничного номера. Вдалеке слышались фейерверки, а я смотрел на реку людей, движущуюся по улицам, словно полноводная река Оранда, разделившая армии. Софи прижалась ко мне и прошептала:
– Мы дома.
Я кивнул, но в глубине души знал: дом – это не стены и улицы. Дом – это она, её тепло и голос, возвращающий меня к жизни, несмотря на тени
