Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская
Ногицунэ сообщил то, что они и ожидали услышать. Осталось совсем немного, завтра всё завершится. Но теперь это уже не казалось таким страшным. Она смотрела на Хотэку, на его сосредоточенное лицо, на то, как он отдаёт приказы и каким спокойным остаётся, и понимала, что теперь уже не страшно. Нет, безусловно, она боялась потерять всех, кого здесь обрела, и она уж точно не хотела умирать, но теперь словно спали оковы, которые сдерживали её, загоняли в угол, не давали дышать. Она стояла, расправив плечи, и чувствовала себя как никогда живой. И сил словно вдесятеро прибавилось. До этого она готова была убивать за Киоко, но сейчас… Сейчас она будет сражаться и за себя. За собственное будущее.
* * *
Под ней раскинулись холмы. Не голые и пустынные, как раньше, а зелёные, живые, с деревьями тут и там, с мышиными норами под ними, с птицами, прилетевшими к новой жизни. Почти два года прошло с тех пор, как Западная область стала иной, — точнее, вернула себе истинный облик.
Киоко летела над холмами и чувствовала щемящую любовь к этому месту. Она ни за что не позволит сёгуну погубить этот мир. Будет бороться за каждый лист и каждую травинку, каждого зверя, обретшего дом. И за каждого человека и каждого ёкая, что вверили ей свои жизни.
Именно так матери опекают своих детей. Исступлённо, истово. Сёгун был силён, но ни ему, ни его самураям не была известна та ярость, с какой женщина способна защищать. А она знала. Теперь — да. Теперь она чувствовала эту любовь и эту готовность сражаться до конца.
Инари была права во всём, что говорила и что делала. Сейчас Киоко отчасти сама ощущала себя той, кто мог бы позволить своей дочери выстрадать слабость, чтобы обрести себя. Цена была высока, но и обретённая сила того стоила.
Она уже подлетела к Минато, и с высоты город выглядел… живым. В то время как Восток опустел и почти все мирные жители покинули провинцию Тозаи, здесь как будто не знали о надвигающемся враге. Город пестрел яркими красками, шумел музыкой, веселился в празднике и, самое главное, жил.
Не долетая до главных ворот, она опустилась за стенами Минато, поправила полы кимоно, рукава и сложила за спиной крылья. Двенадцать слоёв больше не ощущались громоздким и тяжёлым одеянием, она снова к ним привыкла. Пудра на лице, которая, казалось, лишь пачкает кожу, вновь стала для неё родной маской, от которой она успела отвыкнуть. Проведя последние месяцы в Юномачи, она вернула себе тот облик, который так нужен был народу Шинджу. Облик покоя и мира, которые всегда олицетворял род Миямото.
Долго ей приходилось быть ученицей, странницей и зверем в разных частях этого мира. Но Киоко помнила, кем являлась, и всё это было лишь для того, чтобы вернуться к своей истинной роли, к единственно верной маске — императрицы.
Она взглянула наверх. Аматэрасу застилали плотные серые тучи, Сусаноо нетерпеливо метался в ветвях деревьев, но Ватацуми не спешил поливать землю дождём. Боги были заняты своими делами. Что ж, она займётся своими.
На входе никто не осмелился остановить её. Спины стражников согнулись в низком поклоне, и Киоко ступила на главную улицу — Дорогу к морю — и встретила Минато.
Город мёртвой земли. Город, переживший нападение вако. Город, которого так долго не существовало для всех других областей. Город солёного воздуха и запретной рыбы. Город бедных, но самых чистых в своих помыслах, добрых и открытых миру людей. Этот город встретил её всем почтением, на какое был способен, но главное — любовью.
Молва шла быстрее Киоко, и к середине пути по сторонам дороги собрались едва ли не все жители. Они кланялись, шептались, и всхлипы мешались с добрым счастливым смехом. Они ждали её. Ни разу за всю жизнь она не чувствовала подобного в Иноси. Без сомнений, семью императора всегда встречали с почтением, но только здесь — и в Юномачи — она ощутила, что значит быть избранной не только богами и собственным родом, но и народом, простыми людьми, что вверяют в руки правителей свою честь, преданность и жизнь. Вверяют по собственной воле, а не из чувства долга.
Дзурё встретил её не менее радушно. Низко поклонился и пригласил в свой скромный дом. Только сейчас Киоко вспомнила, что в прошлый раз ей не удалось ограничиться небольшим количеством еды и её по всем правилам приличия держали за столом, пока она не попробует каждое блюдо.
Но, войдя в обеденный зал, она едва сдержала вздох облегчения. На столах уже ждали подносы с едой, но лёгкой, как в Иноси, и понемногу в каждой пиале.
— Мы со слугами обсудили и решили, — склонив голову, пояснил дзурё, — что вы давно не бывали дома, а потому постарались устроить обед, как это принято во дворце.
Киоко благодарно улыбнулась. Ей действительно не хватало дома. Её настоящего дома. И пусть он заключался вовсе не в еде, но даже такая мелочь напомнила ей то тепло, что она оставила в прошлом, ту нежность и заботу, какую дарили ей отец и Кая, то беззаботное — хотя тогда ей так вовсе не казалось — детство.
Её провели к столу у правой стены, самому большому, откуда открывался вид на весь зал. Но стоило её коленям коснуться подушки, как тут же раздался возглас:
— Киоко! — Чёрным вихрем Норико пронеслась между столами и заключила её в объятия, падая рядом.
— Я тоже скучала, — прохрипела Киоко, но Норико не слушала. Она сжала её ещё крепче и принялась носом тереться о лицо.
— Норико… — беспомощно сипела Киоко. — Норико, лицо… Накрашено…
Норико тут же отстранилась, недоумевающе посмотрела на неё, а затем тыльной стороной ладони стёрла со своего носа пудру, в которой успела испачкаться.
— Фу, зачем? — фыркнула она.
— Так положено, — спокойно ответила Киоко и усмехнулась. Как теперь выглядит её щека, она старалась не думать.
Норико вздохнула, но снова обвила руками её плечи:
— Моя Киоко.
— Моя Норико. — Киоко как могла постаралась обнять её в ответ, но Норико крепко прижала её руки к телу. А когда ослабила хватку, внезапно спросила:
— Ты ведь знаешь об Иоши?
— Кайто-доно рассказал, — кивнула она.
— Ты в порядке?
— Да, — ответила она не задумываясь, но, сказав, поняла, что это чистая правда. Киоко переживала, узнав, что сёгун добрался до сына, но не верила, что это действительно несёт для него
