Повесть о кольце - Джон Рональд Руэл Толкин
— Обопрись на меня, друг Мерри, — сказал Пиппин. — Идем. Шаг за шагом!
Это недалеко.
— Ты ведешь меня, чтобы похоронить? — спросил Мерри.
— Нет, конечно! — ответил Пиппин, стараясь говорить весело, хотя сердце у него сжималось от страха и жалости. — Нет, мы с тобою идем в Дом Исцелений.
2.
Они вышли из переулка на главную улицу, ведущую к Цитадели, и медленно поднимались по ней; Мерри шатался и бормотал что-то, словно в бреду.
— Я никогда не доведу его, — сказал себе Пиппин. — И некому помочь мне, и я не могу бросить его здесь! — Но тут их догнал снизу какой-то мальчик, и Пиппин обрадовался, узнав его: это был Бергиль, сын Берегонда.
— Эй, Бергиль! — окликнул он мальчика. — Рад видеть тебя живым! Куда ты?
— Бегу с поручением от врачевателей, — ответил Бергиль. — Мне некогда!
— Ну, так беги, — сказал Пиппин. — И скажи им, что тут со мною раненый Хоббит и что он не может идти сам. Скажи о нем Гандальфу, он обрадуется. — Бергиль убежал.
"Мне лучше подождать здесь", — подумал Пиппин. Он осторожно уложил Мерри наземь, в полосе солнечного света, сел и взял его голову к себе на колени. Осторожно он осмотрел своего друга и взял его руку в свои. Рука была холодна, как лед.
Вскоре к ним пришел сам Гандальф. Он наклонился к Мерри, погладил его по лбу и бережно поднял на руки. — Его нужно было бы внести в Город с почетом, — сказал он. — Мерри полностью оправдал мое доверие; ибо если бы Эльронд не уступил мне, то вы оба не пошли бы с Отрядом, а тогда этот день мог бы оказаться еще более гибельным. — Он вздохнул. — Но мне нужно сделать еще многое, а исход битвы до сих пор неизвестен.
3.
Итак, Фарамир, Эовин и Мериадок попали, в конце концов, в Дом Исцелений; и за ними ухаживали хорошо. Ибо, хотя знания в эти последние дни были не столь полными, как в древности, но врачеватели Гондора еще были мудрыми и искусными висцелении ран и ушибов и всех тех болезней, каким подвержены смертные Люди к востоку от Моря. Только старости не умели они исцелять. Но сейчас все их искусство, все их знания не помогали, ибо многие были поражены болезнью, от которой не было исцеления; и ее называли Дыханием Мрака, так как она шла от Назгулов. Те, кого она поразила, впадали во все более глубокий сон, а потом их охватывало молчание и смертный холод, и они умирали. И врачеватели видели, что Хоббита и воительницу из Рохана эта болезнь поразила тяжело. Сначала они еще говорили и шептали что — то сквозь сон, и врачеватели прислушивались к их словам, надеясь найти в них ключ к болезни. Но потом они стали уходить во мрак; и когда солнце начало склоняться к закату, на лица у них легла серая тень. Но Фарамир горел в лихорадке, которой ничем нельзя было угасить.
Гандальф озабоченно переходил от одного к другому, и врачеватели рассказывали ему все, что слышали. И день уходил, а великая битва все продолжалась с переменным успехом, а кудесник все ждал и следил и не покидал больных; и наконец красный свет заката разлился по всему небу, и его отблеск упал на лица больных. Тогда стоявшим с ними рядом показалось, что эти лица порозовели, словно здоровье вернулось к ним; но то была лишь обманчивая надежда.
Тогда женщина Иорет, самая старшая из служивших в Доме Исцелений, взглянула на Фарамира и заплакала, так как все в Городе любили его; и она сказала: — Горе, если он умрет! О, если бы пришел кто-нибудь, обладающий такой же силой, какая была у древних вождей! А они умели исцелять одним своим прикосновением.
Гандальф услышал это и сказал: — Иорет, люди долго будут помнить твои слова. Ибо в них есть надежда. Может быть, такой вождь уже есть в стране; разве ты не слышала странных вестей, пришедших в Город?
— Я была слишком занята, чтобы слушать всякие вести и слухи, — ответила она. — Я надеюсь только, что никакие злодеи не ворвутся в этот Дом и не потревожат больных.
Тогда Гандальф поспешно вышел; огонь в небе уже угасал, и серый, как зола, вечер опускался на холмы и равнины.
4.
Арагорн, Эомер и Имрахиль в это время приближались к Городу вместе со своими военачальниками и рыцарями; и когда они были уже у Ворот, Арагорн сказал:
— Смотрите, в каком огне заходит солнце! Это знак, что в этом мире многое старое окончилось и многое новое начинается. Но этот Город и его страна долгое время находились под рукою своих правителей; и хотя я чувствую за собою право, я не хочу входить непрошенным. Если я войду, то могут возникнуть смуты и несогласия, а война еще не кончена. Я не войду и не заявлю своих прав, пока не увижу, что мы победили. Пусть поставят мне шатер на равнине, и там я буду ждать зова от правителя.
Но Эомер возразил: — Вы уже подняли знамя древних вождей и показали всем Звезду Изильдура. Неужели вы хотите, чтобы им было оказано неуважение?
— Нет, — ответил Арагорн. — Но я считаю, что время еще не пришло, и не хочу ссориться ни с кем, кроме Врага и его слуг.
Имрахиль сказал на это: — Ваши слова разумны. Правитель Денетор, мой родич, упорен и горд, а сейчас потрясен тем, что случилось с его сыном. Но все же я не хотел бы, чтобы вы оставались перед его дверью, как проситель.
— Не как проситель, — возразил Арагорн, — а как предводитель Бродяг, непривычных к городам и каменным зданиям. — И он приказал спрятать свое знамя в чехол, а звезду Изильдура снял и отдал сыновьям Эльронда на хранение.
5.
После этого Имрахиль и Эомер расстались с ним, поднялись через весь Город в Цитадель и вошли в Башню, ища правителя. Но его кресло было не занято, а на возвышении покоился на смертном ложе Теоден Роханский, а вокруг него горели факелы, и его охраняло двенадцать рыцарей, Гондорских и Роханских. Свет факелов играл на его сединах, как солнце на струях, фонтана, а лицо у него было прекрасное и молодое, и он казался спящим.
Они поклонились ему, и Имрахиль
