Повесть о кольце - Джон Рональд Руэл Толкин
— Вот мой приказ, — ответил Арагорн. — Вернись из страны теней и пробудись к жизни. Но ты устал. Отдыхай, подкрепись пищей, и будь готов к моему возвращению.
— Я буду готов, повелитель, — сказал Фарамир. — Ибо кто будет лежать праздно, когда подлинный вождь вернулся?
— Прощай же пока, — сказал Арагорн. — Я должен идти к другим, которым я нужен. — И он вышел из комнаты вместе с Гэндальфом, Имрахилем и Эомером; а Берегонд и его сын остались и не могли сдержать своей радости. Выходя вслед за Гандальфом и закрывая за собою дверь, Пиппин услышал восклицание Иорет: — Вождь! Вы слышали? Я так и говорила: он исцеляет одним прикосновением! — И вскоре все в Доме узнали, что явился могучий вождь, дарующий исцеление; и эта весть распространилась по всему Городу.
7.
Потом Арагорн подошел к Эовин и сказал: — Вот тяжкая рана и тяжелый удар! Сломанная рука перевязана, как должно, и в свое время излечится, если у самой воительницы будет сила, чтобы жить. Повреждена у нее левая рука, державшая щит; но главное зло пришло через правую, и эта рука словно лишена жизни, хотя и не сломана.
Увы! Эовин схватилась с врагом, далеко не по силам ее телу и духу. Те, кто поднимает оружие на такого врага, должны быть тверже стали, иначе самая встреча убьет их. Злая судьба скрестила их пути! Ибо она молода и прекрасна
- прекраснейшая дева из могучего рода вождей. Но я не знаю, как говорить с ней сейчас. Когда я впервые взглянул на нее и увидел, как она несчастна, мне показалось, что я вижу белый цветок, стройный, гордый и красивый, как лилия; но я знал, что он тверд, словно выкован мастерами — Эльфами из железа. Или, может быть, мороз превратил его соки в лед, и он стоит, еще прекрасный и нежный с виду, но обреченный вскоре увянуть и умереть? Ее болезнь началась задолго до этого дня — не так ли, Эомер?
— Я изумлен тем, что вы спрашиваете меня, — ответил тот, — ибо считаю ваши знания безупречными, как и все в вас; но я не знаю, чтобы Эовин, моя сестра, была сражена холодом, пока не взглянула на вас. Да, страх и тревоги у нее были, и она делила их со мной в те дни, когда Грима Черный был советником правителя, но разве это довело ее до такого состояния?
— Друг мой, — возразил Гандальф, — у вас есть кони, и боевые подвиги, и вольные поля; а ее дух, силой и отвагой не уступающий вашему, заключен в теле женщины. И она должна была видеть, как Теоден нисходит в помрачение и дряхлость; и самой себе она казалась более ничтожной, чем посох, на который он опирался.
— А подумайте еще о речах Гримы Черного, отравлявших слух не только Теодену! Саруман назвал дом Теодена сараем, где укрываются пьяные разбойники со своим отродьем. Черный говорил то же, хотя, вероятно, в более пристойных словах. Но если бы любовь вашей сестры к вам, Эомер, если бы ее чувство долга не заграждали ей уст — вы услышали бы еще и не такие речи. А кто знает, что говорила она сама себе в темноте бессонных ночей, когда оставалась одна и когда самые стены ее покоев словно готовы были удушить ее?
Эомер молчал и смотрел на свою сестру, словно заново обдумывая прошлое, прожитое рядом с нею.
И тогда Арагорн сказал: — Я тоже видел то, что видели вы, Эомер. Из всей скорбей и печалей этого мира немногие приносят человеку больше горечи и стыда, чем любовь прекрасной и отважной девы, на которую не можешь ответить. Печаль и жалость провожали меня с той минуты, как я оставил ее в таком отчаянии в Северной долине и ушел на Путь Мрака; и не было на этом пути большего страха, чем страх перед судьбой, которая может ждать ее. И все же я скажу вам, Эомер, что вас она любит больше, чем меня; ибо вас она любит и знает, а во мне — любит только тень и мечту, надежду на славу и подвиги, мечту о дальних странах за пределами Рохана.
— У меня, быть может, найдутся силы, чтобы исцелить ее тело и призвать ее к жизни из страны теней. Но к чему она проснется — к надежде, к забвению или к отчаянию — я не знаю. Если к отчаянию, то она умрет — разве что придет другое исцеление, которое не в моих силах. Горе, если это так! Ибо ее подвиги поставили ее рядом с прославленнейшими вождями.
Потом Арагорн наклонился и вгляделся ей в лицо, белое, как лилия, холодное, как снег, застывшее, как могильный камень. И он поцеловал ее в лоб и позвал негромким голосом:
— Эовин, дочь, Эомунда, проснись! Твоего врага нет больше!
Она не шевельнулась, но стала дышать спокойнее и глубже, так что легкое одеяло начало подниматься и опускаться у нее на груди. Арагорн размял в пальцах еще два листика ателаса и бросил их в кипящую воду; и этой водой он омыл ей лоб и правую руку, холодную и безжизненную, неподвижно лежащую на одеяле.
И тогда — потому ли, что Арагорн действительно обладал какими — то забытыми силами Вестернессе, или потому, что так подействовали слова, сказанные им об Эовин — но всем присутствовавшим показалось, что в окно ворвался сильный ветер и в нем не было никаких запахов, но он был свежий, чистый и юный, словно никто еще не вдыха его, а он только что родился на снежных горах, высоко под звездным сводом, или на побережьях, омываемых серебряной пеной Моря.
— Проснись, Эовин, дочь Рохана! — повторил Арагорн и взял ее за правую руку. — Проснись! Тень исчезла, и мрак ушел! — И он вложил ее руку в руку Эомера и отступил. — Позовите ее, — сказал он и тихонько вышел из комнаты.
— Эовин, Эовин! — вскричал со слезами Эомер. И она открыла глаза и сказала: — Эомер! О, какая радость! А они говорили мне, что ты убит. Но нет, это только темные голоса в моем сне. Долго ли я спала?
— Нет, сестра, недолго, — ответил Эомер. — Но не думай больше об этом.
— Я очень устала, — сказала она. — Я должна отдохнуть. Но скажи мне, где Теоден, наш правитель? Увы! Не
