Батиплан - Дмитрий Валентинович Янковский

— В каком смысле? — заинтересовался я.

— В прямом. Ты с ней обращаешься очень мягко. А она… Не знаю уж, как ее жизнь потрепала, но она не воспринимает всерьез людей, которые к ней хорошо относятся. А вот те, кто ее просто в грош не ставят, имеют над ней настоящую власть. Так что, если хочешь вогнать ее в коллектив, предоставь это Борису. А сам не суйся… Да и вообще не суйся. Она тебя превратит… в помойку.

— Почему?

— Она ни к кому не может быть требовательной. Даже к себе. Неужели ты этого не заметил? Она могла бы поехать в Европу со своим микробиологическим образованием. И быстро сделать карьеру, например, на пищевом заводе. Это здесь микробиологи никому не нужны…

— Да брось ты.

— Не брошу! — с нажимом ответила Катя. — Потому что людям нельзя прощать несовершенства. А она дает и другим, и себе право на несовершенство. Она ценит в людях крупицы хорошего, а дурное, сколько бы его ни было, просто вычеркивает из реальности. И люди вокруг нее с каждым днем становятся все хуже. У них нет стимула для улучшения.

Я был рад, что мы с Катей впервые заговорили об Ольге на языке разума, а не одних эмоций. Я понял, что кризис в наших отношениях миновал, теперь будет становиться все лучше и лучше. И еще я вспомнил просьбу Бориса не мешать ему, когда он ставит Ольгу в нужные всем рамки. Это полностью совпадало с тем, что сейчас говорила Катя. Похоже, у меня действительно сбился прицел. Точнее Ольга меня ослепила, незаметно для меня самого. И если я сейчас послушаю Катю, у меня появится шанс снова открыть глаза. Я стрелок и пилот. Мне нельзя жить с закрытыми глазами.

— Она отличный пилот, -- произнес я, желая прощупать почву, посмотреть, как на это теперь отреагирует Катя.

И она не вспылила, как раньше. Это меня еще больше порадовало.

— Ничем она не лучше тебя, -- спокойно ответила Катя. -- Даже хуже. Это ты пытаешься всех убедить, что она отличный пилот. Тот же Док справился бы со штурвалом не хуже Ольги.

У меня сердце заныло. Я понял, что Катя права, и Борис прав, и даже Док прав, со своими шуточками. Я прост ослеп. Все видели, что я ослеп, а сам я нет. И мне стало так стыдно, что едва уши не загорелись.

— И не злись. Я не ревную, честно. Ревновать можно к равной, или к той, что лучше. А Ольга... В общем, я все сказала, а ты все понял. Дальще решения за тобой. Но я к тебе очень хорошо отношусь и не хочу, чтобы ты превратился в помойку. Смотри на все трезво. И сам во всем разберешься.

Когда мы с Катей добрались до шлюзовых ворот тоннеля, где Борис теперь устраивал построения и общие сборы, нас ждали почти все. Кроме, разумеется, Ольги. Ее не было. И мне сделалось до крайности интересно, что будет дальше, потому что происходящее слишком уж красиво укладывалось в концепцию Бориса, и у него появлялся неплохой шанс очень быстро выиграть пари. А у меня избавиться от дурмана.

Мы с Катей заняли места в строю, Борис глянул на хронометр водолазного мозга и развел руками.

— Все, десять часов, — заявил он. — Опоздавших не ждем. Итак… В общем, много говорить не собираюсь. Мы сделали с батипланом все, что могли и на что хватило средств. Мы и с собой сделали все, что могли и успели. Не вижу ни малейшего смысла откладывать поход к Рошану. Если дойдем — значит, дойдем. Если нет… Значит, нет. Значит, вся затея Большой Охоты не стоит выеденного яйца, значит, люди действительно не способны противостоять биотехам. Скажу сразу, что отступать мы больше не будем. Нет смысла. У нас иссякло все золото, какое мы достали с баржи. Без вливания новых средств продолжать дело уже не получится. Поэтому я, как капитан «Кочи», собираюсь идти до конца. Либо забрать остатки золота с баржи, либо, погибнуть. И это не пустые слова. Я поставил своей целью попробовать противостоять биотехам. И я приложу все силы. А если сил не хватит, значит, не хватит. Все. Но со мной в этот рейс отправятся только те, кто со всей ответственностью понимает, что мы или продолжим Большую Охоту, или погибнем. Может быть, прямо сегодня. Поэтому прошу выйти из строя и встать рядом со мной тех, для кого Охота дороже жизни.

Я, не задумываясь, сделал шаг вперед, даже не оглянувшись на Катю. Если бы все остались, я бы все равно отправился в этот рейс. Один за штурвалом, без стрелков и без всякой надежды на возвращение. Следом за мной так же решительно сделал шаг Саймон. Я его понял. Прожить остаток дней с болью тяжелее, чем решиться на месть, которая может привести к гибели. Наш тихий бортовой врач все же имел внутри крепкий легированный стержень.

Катя и Док остались в строю. Воцарилась долгая пауза. Док бросил на меня короткий, как молния, взгляд. А Катя смотрела мне прямо в глаза, не отрываясь. Мы с ней всегда очень тонко понимали друг друга. Иногда мне казалось, что она попросту может читать мои мысли. Я и сейчас ее понял. Она решила выйти из строя только в том случае, если нужна мне. Не иначе. Сама по себе Большая Охота не значила для нее столько, сколько значила для меня. Она хотела получить от меня ответ — вместе мы или порознь. Нужна она мне или нет. Для меня ответ был очевиден, а для нее нет. Ей требовалось четкое и конкретное мое заявление. И если я его сделаю, я уже не смогу поступать вопреки ему.

Целая буря мыслей пронеслась у меня в голове за несколько кратких секунд. Я понял, что Док не пойдет на борт без Кати. Он был странным человеком, бывший владелец ресторанчика «Хоспитал». Он не мог жить для себя. Он и ресторан содержал потому, что это давало ему хоть какой-то смысл в жизни — кормить людей хорошей едой. Я вспомнил, что говорил Коча про свое отношение к Большой Охоте. Жизнь бессмысленна. И иллюзию смысла мы можем лишь создать себе сами. Когда иллюзия есть, жить можно. Но как только она пропадает, в окружающей нас бездне проявляются