Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
Немудреная шутка развеселила самих казаков.
Мы усилили охрану объектов, изменив ее состав. Теперь в караулы вместе с моими гвардейцами заступали казаки из рабочих артелей — те самые, что получали от меня серебро. Я не сомневался: источник своего дохода они будут охранять яростнее любого наемника. И точно: через два дня они сами изловили и приволокли к Зимину двух бандитов, пытавшихся поджечь склад с досками.
К исходу недели Черкасск было не узнать. Страх и безделье сменились лихорадочной, деловой суетой. Пьяных на улицах почти не осталось — кто хотел заработать, работал; кто не хотел — был быстро поставлен на место своими же станичниками.
Вечером, сидя с Зиминым на крыльце, я наблюдал за улицей. Мимо проехала телега, груженая досками, которую охраняли два казака с фузеями наперевес — вчерашние бунтовщики, а ныне — защитники собственности.
— Знаешь, Петр Алексеич, — задумчиво сказал Зимин, — я, кажется, понял твою науку. Ты не порядок привез, а работу. А где работа, там и порядок сам заводится.
Я усмехнулся. Атаман уловил суть. Я всего лишь создавал условия, при которых им стало выгоднее строить порядок самим. Первый этап, демистификация технологии, был завершен. Теперь предстояло встроить этот обновленный, прагматичный Дон в экономику всей Империи.
На следующий день в полутемной комендантской избе, я собрал Зимина и десяток самых влиятельных из уцелевших атаманов. Я собирался предложить им сделку.
На грубо сколоченный стол легли трофеи — два пузатых кожаных мешка с казной Булавина.
— Это, господа атаманы, то, что было собрано на войну с Государем, — обведя их тяжелым взглядом, я сделал паузу. — По закону военного времени, все должно отойти в имперскую казну. Но Государь у нас милостив. Посему, половина — на возмещение убытков Империи. А вот вторая… — один из мешков я небрежно пододвинул к Зимину, — … остается здесь. В казне Войска Донского.
Атаманы затаили дыхание. Ох и влетит мне за самоуправство от государя — но он сам виноват, неча мне столько власти давать. В универах по госуправлению не учились, поэтому «рулим, как могём».
Мой ход ломал все их представления: царские воеводы всегда только забирали, и чтобы кто-то отдавал захваченное — такого на их памяти не было. Напряженные лица искали подвох, в каждом взгляде читался один и тот же вопрос: в чем уловка?
— Деньги — кровь земли, — продолжил я, намеренно используя их же поговорки. — И эта кровь должна работать. С сего дня объявляю о первых государевых подрядах.
Разложив на столе карту, я перешел к делу.
— Дороги разбиты, мосты сожжены, торговля стоит. Кто готов взяться за восстановление Большого тракта? Кто возьмет на себя охрану купеческих караванов?
Молчание. Атаманы переглядывались. Их мир не знал подрядов, он знал приказ и добычу.
— Что молчите? — усмехнулся я. — За работу платить будут. Серебром. Но не за красивые глаза, а за сделанное. Примем у вас сажень дороги — получите деньги. Охраните караван — вот вам доля.
— А кто судить будет, ладно ли сделано? — подал голос хмурый атаман с перебитым носом, Матвей Сизый. — Опять приказные приедут, начнут носом крутить да мзду требовать? Знаем, плавали.
— Судить будет ваш атаман, — указав на Зимина, ответил я. — И принимать работу будет он. Я лишь казначей. И платить буду по его слову.
На их глазах выстраивалась система. Я встраивался в их структуру, предлагая новый, экономический двигатель.
— Создавайте артели, — повысил я голос. — Набирайте людей. Ставьте десятников. Но учтите, спрос будет строгий. За пьянство и брак — штраф. Причем не с меня, а с вашей же войсковой казны.
Первые дни обернулись сущим адом. Система, логичная на бумаге, разбилась о реальность. Наспех сколоченные артели тут же перессорились из-за аванса; первая же попытка ремонта моста провалилась — половина бревен уплыла по реке по вине пьяных караульных. Качество работы оказалось чудовищным. Матвей Сизый, взявшийся за дорожный подряд, приволок ко мне своего десятника с разбитым лицом.
— Этот сукин сын, — прорычал он, толкая вперед казака, — половину денег себе заграбастал, а людям недодал! Народ бунтует, работать не хочет!
— Это твой десятник, Матвей, и твои люди, — спокойно ответил я. — Разбирайся сам. По вашему обычаю. Мое дело — принять готовую дорогу. Не будет дороги — не будет и денег. Ни тебе, ни твоим людям.
Сизый сплюнул. Через час по его лагерю прокатился короткий, жестокий суд, и работа возобновилась с удвоенной силой. До людей начало доходить: воровать можно, но воруешь ты теперь не у далекого царя, а у себя и у своих товарищей. Система начала саморегулироваться через самую понятную им вещь — круговую поруку и страх перед гневом своего же атамана.
Сложнее всего было переломить вековую привычку к праздности и грабежу. Каждый вечер кабаки сотрясались от драк: те, кто вкалывал на подрядах, сбивали спесь с тех, кто пытался жить по-старому, пропивая остатки былой «воли». Зимину пришлось несколько раз лично выводить свою сотню, чтобы утихомирить особо буйных. Эта ломка шла медленно и мучительно. Порядок прорастал из простого желания одних заработать и защитить свой заработок от других. Будет глупостью сказать, что свободолюбивые казаки вдруг резко стали мечтать о работе. Здесь надо учесть положение бывшего булавинского войска. Ведь не т хорошей жизни сам бунт завертелся — зато именно к этой хорошей жизни привела новая власть.
Дороги и мосты были лишь временной мерой. Мне нужен был якорь, который привяжет Дон к Империи намертво. Таким якорем должна была стать промышленность.
На очередном собрании Зимина и его сметливых атаманов на берегу реки, где уже начиналась стройка, я объявил:
— Здесь будет стоять суконная мануфактура.
— Бабское дело, — пренебрежительно бросил Сизый. — Казаку сабля нужна, а не веретено.
— А мундир твоим казакам из чего шить, Матвей? — парировал я. — Из воздуха? Армии нужно сукно. Тысячи аршин. У вас в степи шерсть гниет, а вы ее за бесценок отдаете. Мы дадим станки и мастеров, вы — шерсть и рабочие руки. Женские руки, — уточнил я, глядя прямо на них. — Ваши жены и вдовы будут здесь работать. И получать за это свое, отдельное от вас жалованье.
Атаманы заворчали. Мои слова били в основание их патриархального мира.
— Негоже это, — покачал головой Зимин. — Баба должна дома сидеть, за хозяйством глядеть, а не на мануфактуре…
—
