Рывок в будущее - Владимир Викторович Бабкин
Беда в том, что такие настроения в армии после Маастрихта весьма популярны. Если битва при Гельсингфорсе показала меня, как смелого, решительного, не празднующего труса юного Цесаревича, то с Маастрихтом всё значительно хуже. Для меня. Невольно, сам того пока не желая, я становился легендой. Военным вождём. За которым пойдёт армия. А мои экспедиции по всяким Антарктидам, заморские земли и острова по итогам войны, сделали меня очень популярным ещё и на флоте. А тут ещё и пароходы секретные…
Понравилось ли сие Матушке? Угадайте.
Почему в марте месяце я в Москве? Телеграфы открывать? Ага.
Проездом в ссылку. Жена с детьми дома, а я на полтора-два года отправляюсь на Урал. Мои победы на фронте обрушили мои акции и позиции при Дворе. Императрица резко охладела ко мне.
Императрица одарила меня по итогам военных побед всякими милостями, плюшками, деревнями, имениями, площадками и деньгами. И выкинула по-быстрому из столицы на пару лет.
Без жены и детей.
Мало ли что я и сам хотел поехать, но через год и иначе?
Но сказала Матушка:
– Ты обратно сильно не поспешай. Путь неблизкий. Чего два раза ездить? Осмотрись там как следует. Что да как там. Поправь что надо. Людей посмотри. А, вдруг, срочно понадобишься в столице, так я тебя сама вызову.
В добрый путь, как говорится. Пирожок возьми в дорогу.
Урал – это ведь не ссылка в Сибирь, не так ли?
Опала, как она есть. Чтоб знал, как затмевать Государыню Императрицу. То, что дозволено простым генералам, во славу ЕЁ, не дозволено Цесаревичу-Наследнику. Слишком оттеняю САМУ МАТУШКУ именем своим. В том числе и тем, что Пётр – внук Петра Великого. Внук и продолжатель.
Потому и с Линой она нас разделила. Вдруг что – у Матушки есть самые дорогие мне на этом свете белом заложники. Чтоб даже помыслить не мог.
Имеет Императрица. В смысле – умеет. А вы что подумали?
Уверен, что до ближайшей крупной войны меня вообще больше не допустит Матушка ни к армии, ни к флоту. Да и в столицу далеко не вдруг сразу. Буду червей в саду зауральском копать для рыбалки и письма жене писать.
Ну, хоть не как Миниха. Впрочем, его я скоро увижу. Он по-прежнему в ссылке. Но, выхлопотал я всё же смягчение наказания для него. Ещё не полное помилование, селиться вне Кунгурской провинции ему всё ещё нельзя, но всё же, хоть так. Я ему нашёл массу весьма полезной работы и на Урале. Для меня полезной и для России в целом.
Впрочем, я ведь не Миних. Так легко не отделаюсь вдруг что.
– Василий Яковлевич, вы хотели со мной поговорить?
Левашов кивнул.
– Да, Государь. Наслышан я о новом генеральном плане Санкт-Петербурга. Смею спросить, как вы смотрите на учреждение нового генерального плана Москвы? У меня есть изложенные и начертанные предложения, если будет на то ваша воля ознакомиться с ними.
Фух, ну, хоть он делом занят, а не заговорами.
– Василий Яковлевич, охотно ознакомлюсь. Предлагаю послезавтра встретиться в рабочей обстановке и всё обсудить.
Склонённая голова.
– Благодарю, Государь. Всё будет готово.
Киваю.
Следующим к телу был губернатор Смоленский Александр Фёдорович Бредихин. Потом Воронежский – Алексей Михайлович Пушкин. Все хотят о пользе Отечества и своих губерний поговорить.
Сыновья губернаторов Сергей и Михаил стоят подле отцов. Пожирают меня глазами в ожидании быть мне представленными.
Я невольно потёр переносицу. Растёт моя популярность среди молодого поколения аристократии и не только. Дело хорошее. Но, как бы я с такими делами не поехал на Аляску губернатором. Слишком быстро всё. И ЭТО ВСЁ Я УЖЕ ПОЧТИ НЕ КОНТРОЛИРУЮ.
Оно уже само по себе.
И у Лисаветы та же проблема.
Снова запрос на перемены в Империи. Так и до восстания декабристов недолго. Там, конечно, на площади, были в основном ветви Рюриковичей, которые решили вернуть корону «в семью», но и тут вокруг меня Рюриковичей предостаточно. Я молод и удачлив. За мной пойдут войска. И я для Рюриковичей вообще не ненавистный Романов.
Такой вот парадокс.
* * *
ОКА. ПАРОХОД «КАРЕЛИЯ». 10 мая 1749 года.
«Ланфрен-ланфра, ланта-ти-та…»
Звуки скрипки звучат над Окой. Моей скрипки. Как тогда, в далёком Белостоке, в январе сорок второго, когда я выпросил у местного скрипача у храма возможность сыграть. Еле упросил, кстати. Денег у меня не было тогда. Совсем. Нищий герцог упросил нищего еврея дать свой инструмент, что для любого мастера звуков строжайшее табу – передавать свой инструмент чужому человеку нельзя.
Играл я тогда свежо для этого времени и на паперти церкви в шляпу ему накидали прилично так монет. Он хотел отдать их мне, но я отказался. Ему семью кормить, а я как-то не сдохну с голода в дороге. Корф прокормит. Если не убьёт.
В общем, я отказался от денег. И скрипач, на удачу, вынул из шляпы первую попавшуюся монету. Один тымпф. С надписью на аверсе: «DAT PRETIVM SERVATA SALVS POTIORQ METALLO EST». С латинского: «Желание спасения Отечества превышает цену металла».
Эта монета до сих пор со мной. Как и ухо зарубленного мной в ночном лесу волка.
Пацан ведь был совсем. Это сейчас мне здесь двадцать один год, а тогда…
Сдюжил. Сдюжу и сейчас.
Сложно сейчас в Петербурге. Русская Партия моего лучшего друга Лёши Разумовского набирает вес и силу, тесня «немцев» со всех позиций. А естественного защитника их интересов в моём лице они, волей Матушки, лишились.
Хорошо ли это для России? Бездумное «импортозамещение» часто вредит развитию прогресса в родном Отечестве. С одной стороны, «поддержка отечественного производителя» – это нужное и правильное дело. С другой – опасное и вредное, когда иностранное заведомо записывается во вредное и не употребляется на пользу и во славу России. Многие мои проекты движутся только потому, что я, хоть и «немец», но Цесаревич, а движет их дальше, как это ни парадоксально, лидер «враждебной» мне Русской Партии Разумовский.
Мы так и до, не к ночи будет помянутого, патриотического доморощенного академика Лысенко доживём. И до борьбы с местным вариантом «вражеской науки – кибернетики».
Маятник качнулся. Раньше немцы травили Ломоносова, теперь Русская Партия с наслаждением травит немцев. Хорошее дело. Полезное. Для Французской Партии при Дворе. Она
