Рывок в будущее - Владимир Викторович Бабкин
Миллер своё уже получил, но пусть там пока у дыбы поскучает, может дойдет, а нет – так я и третий раз объясню! А то, прям, «нет истории у славян». А она есть. Да, хоть бы и не было. Ничего страшного. Будет история у России-Руси. И не в два-три века, а, минимум, в славную тысячу лет. И в варягах нет ничего постыдного. Варяги пол Европы на уши поставили, целые династии основали, вполне уважаемые люди с точки зрения «просвещённого европейца». Так что, концепция Рорик-Рюрик вполне укладывалась в общецивилизованную канву.
Мы – русские! Гордые потомки и наследники славных викингов и славян! Важнейшим из искусств для нас является кино!(жирно зачёркнуто) ОФИЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ! А они тут доносы пишут…
– Михайло, – говорю уже примирительно, сев на край стола, – Миллер же и Сибирь всю объехал и подданство наше принял, так что, он такой же теперь, как мы с тобой, русский человек.
Вижу, что не находит что мне, голштинцу, этот архангельский мужик возразить.
– Наука – не Богословие, Миша. В ней нет Догмата Веры, – говорю спокойно, – главный критерий научности знания в том и состоит, что его можно опровергнуть или в опыте повторить.
– В физике да, Фёдорович, всему мерой опыт, – говорит Ломоносов недовольно, – а в мыслительных науках вот как? В той же истории?
– Значит, надо искать новые источники и методы. Сравнивать их и проверять. Копать курганы и старые поселения. Места битв, для поиска разных предметов, – отвечаю академику, – у каждой науки свой метод. Вдруг завтра найдём следы Вселенского Потопа. Или что мы не строим наши города, а откапываем их.
– Откапываем? – Вижу полное недоумение на лице гения. – Ну, да, Питер вот откапывали после разлива Невы и наводнения. Столько грязи нанесло. А при чём тут история?
Так, не буду смущать неокрепший ум ересью альтернативно одарённых псевдоисследователей.
– Наводнение в Петербурге – это тоже часть нашей истории. Тем более, что на нашей памяти и на наших глазах всё было. Учёные-историки через двести-триста лет только на наши записи и будут опираться. Тут хочу заметить, что в истории важно знать, что есть история академическая, а есть учебная, официальная, удобная. Та, которая сейчас власти пригодна и ею одобрена. Но, одна другую не может отменить!
Понятно, что сумятицу в мозг я ему внёс, но ни в чём толком не убедил. Ну, хотя бы развесил красные флажки и дорожные указатели.
– И всё же Миллер, больно упертый, – недовольно говорит Ломоносов, – объяснял я ему что надо уважительнее о русской истории говорить.
Вздыхаю. Умен Михайло Васильевич, да упрям.
– Он считает так, – констатирую очевидное, – даже на дыбе не отрёкся, он – учёный и считает, что за ним правда.
– Так, как же быть?
– Как быть? Говорил я ним как с тобой, объяснил разницу Фёдору Ивановичу. Отпустят его завтра. Как отдохнёт, пусть начинает писать академический курс «Русской истории» с Татищевым, Лукомским и де Пермонтом, – вижу скепсис на лице Ломоносова, – знаю, знаю, коллектив ещё тот…
Все эти деятели имеют свой взгляд на историю и жарко отстаивают его. Но, что важно, отстаивают аргументировано. Так что должен быть толк.
– Общую линию я им дал, а ты проследи, – говорю Ломоносову, – в том числе чтобы никто снова в Тайную канцелярию не угодил. А то я этим сам займусь. Ты меня знаешь.
Кивок.
– Будет исполнено, Ваше Императорское Высочество, – официально говорит Ломоносов.
Так и не понял он меня похоже. Сорвался я после Матушкиных выходок. Выслала вот, пока я был на войне, Брюммера «за связь с Лестоком». А Отто, пусть и не всё знал, но многое видел. И не дурак. А обиженный «не дурак» – это опасный человек! Как вот мне теперь ему за морем язык укоротить? Под поезд пристроить, как Анну Каренину? Так и поездов пока нет, но Каренина – это мысль, старик Отто до девок падкий.
– Оставь это Михайло Васильевич, – говорю тяжко. – Не приказ это, а просьба.
Слезаю со стола, сажусь на стул.
– Ладно, закрыли вопрос.
– Фёдорович, может чаю?
Киваю.
– Ну, давай чаю. И варенья твоего.
Нам о многом ещё спокойно надо переговорить.
* * *
МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТЕРЕМНОЙ ДВОРЕЦ. 15 марта 1749 года.
На Златом Крыльце сидели Царь, Царевич, Король, Королевич…
Иногда победы – это проклятье, успех опасен, а последствия твоей удачи тебя всегда догонят и окажут тебе всё «спасибо» по полной.
Хотя, казалось бы…
– Его Императорское и Королевское Высочество, генерал-аншеф, Государь Цесаревич-Наследник Всероссийский, Владетельный Герцог Шлезвига, Гольштейна, Дихмаршена и Штормарна, принц Карелии Пётр Фёдорович! Внук Петра Великого!
Меня объявили. В смысле предоставили слово, поскольку я и так был в зале.
Общество самое изысканное. Ну, по московским меркам, конечно. Чай не Санкт-Петербург. Но, всё же…
Киваю присутствующим.
– Дамы и господа. Для меня честь сегодня быть здесь, с вами, и исполнить мечту многих. Уверен, что Москва и Тверь станут ближе. А вскоре и Петербург постучит в двери Москвы.
Хорошо сказал. Чёрт знает что, но, московской вольнице скоро конец. И собравшиеся это прекрасно понимают.
Огромные перспективы впереди. И огромные проблемы. Первопрестольная не привыкла так жить.
Киваю.
– Василий Яковлевич.
– Государь.
Мы вместе жмём на символический рычаг и первый луч света скользнул из временной башни дворца на передающую башню Кремля. Для её возведения пришлось укоротить монастырские подворья, оттяпывать земли князей Трубецких и Барятинских в Кремле я был пока не готов. Гедиминовичи и Рюриковичи, как никак. Матушка старалась не конфликтовать лишний раз со Старыми Семьями. А монастыри переживут.
Итак, сигнал пошёл. Из Кремля вдаль. На Северо-Запад. В землю Тверскую.
Все, условно, замерли, тихо переговариваясь между собой.
Мы ждали.
Вбежал связист.
– Государь! Ответный сигнал из Твери!
Зал взорвался ликующими возгласами. Прямая телеграфная связь между Москвой и Тверью установлена.
Ну, дальше, как всегда, виваты всякие и прочие здравицы.
Чуть позже главнокомандующий Москвы приватно заметил:
– Государь, вся Москва в восхищении от прошлогодней кампании при Маастрихте.
О, Господи, и генерал-аншеф Левашов туда же!
– Василий Яковлевич, полноте. Можно вообразить, что вся Москва там была и может свидетельствовать!
– Смею возразить, Государь, сын мой был там и тому свидетель. Сражение было выиграно блестяще! И я горд, что он имел честь служить в этой баталии под вашим командованием!
Тихо выпускаю воздух сквозь зубы. Левашов прям и упрям. Спину никогда не гнул перед начальством. Хороший офицер и генерал. Учувствовал с Минихом в Крымской кампании. С сыном его, Иван Васильевичем, пересекались мы с ним
