Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
— Верность Нестерова, Яков Вилимович… — я сделал короткую паузу, облекая мысль в слова. — Его верность будет прямо пропорциональна силе государевой власти в регионе. И обратно пропорциональна успехам Булавина. Он не предатель — прагматик. Сейчас он ставит на нас, потому что мы все еще кажемся ему силой. Но как только он усомнится в нашей способности победить, он начнет искать нового хозяина. И найдет его в Черкасске.
Пока я говорил, атмосфера в комнате менялась на глазах. Нартов оторвался от своих чертежей, он впитывал логику политической интриги. Алексей же, напротив, выпрямился. Этот разговор стал для него наглядным уроком.
— Поэтому… ждать его верности — глупо. Ее нет. — Я посмотрел на Брюса. — Зато ее можно… создать. Купить. Да, Яков Вилимович, именно купить. И подкрепить страхом. Немедленно, через подставных купцов Морозовой, предложить ему эксклюзивный контракт на поставку лошадей для армии. По тройной цене. Одновременно, через ваших людей, донести до него слух, что его семья, оставшаяся под Азовом, взята под «особую охрану» в связи с угрозой со стороны мятежников. Мы привяжем его к себе.
От циничного анализа, озвученного в тишине лазарета, Брюс помрачнел еще больше. Судя по его лицу, он ждал чего угодно: отчаяния, очередных безумных инженерных прожектов. Однако он никак не ожидал, что я предложу начну плести новую паутину интриг. Он столкнулся с политиком, который в условиях тотального кризиса мыслит категориями шантажа и подкупа. Мой ответ усложнил и без того отчаянное положение, добавив в него еще больше цинизма.
И тут разыгралась ключевая сцена. Медленно, словно поворачивая жернов, Брюс перевел свой тяжелый взгляд на царевича. И, судя по тому, как он внутренне подобрался, в глазах наследника он увидел хищное любопытство ученика, наблюдающего за работой мастера-отравителя. Алексей учился, впитывал эту жестокую науку управления, где верность не даруется, а покупается, и где семья союзника в любой момент может стать заложником. Грубо и цинично? Да. Но именно это время понимает именно такие решения.
Брюс медленно подошел, сократив расстояние между нами до одного шага. Наклонившись, он прошептал слова, предназначенные только для моих ушей:
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Петр Алексеевич.
Ультиматум, отчеканенный в четырех словах. В них был последний, выданный мне авансом, кредит доверия; прямая угроза; и тяжесть ответственности, которую он только что переложил с себя на меня. Ответственность и за исход восстания, и за политическое и физическое будущее единственного наследника российского престола. В его голосе прозвучало личное предупреждение: еще одна ошибка и я точно потеряю союзника в его лице.
Не дожидаясь ответа, Брюс резко выпрямился, коротко кивнул царевичу и, не прощаясь, вышел.
Не успели шаги Брюса затихнуть в гулком коридоре, как я уже был в действии. Его ультиматум не оставил мне выбора: время анализа кончилось, началось время стали и огня. Перебравшись из лазарета в свой кабинет, я с головой ушел в работу, пытаясь лихорадочной деятельностью заглушить гул в висках. Рейд по спасению Орлова из абстрактного плана на карте превратился в единственную цель, которая подчинила себе всю жизнь Игнатовского. Оно и раньше все было настроено под эту цель, но теперь я поставил все, как говорится, на «военные рельсы».
Первым делом на столе раскинулись чертежи «Бурлака». Жаль, сложный, капризный проект «Лешего» пришлось отложить до лучших времен. Его колесный предшественник — мощный, до смешного неуклюжий паровой тягач — лежал перед глазами. Проблема была в его ахиллесовой пяте — надежности. Каждая прокладка в сочленениях паровых машин, сальник, сдерживающий яростную мощь пара, были потенциальной точкой отказа. Стоило представить, как посреди бескрайней степи, вдали от любой помощи, из-под котла с шипением вырывается струя пара, и мой могучий «Бурлак» превращается в беспомощную груду железа. Кожа и пенька, пропитанные салом, которые мы использовали для уплотнений, под действием горячего пара и высокого давления превращались в труху достаточно быстро. Мы уперлись в технологический потолок этого века.
Именно тогда, уставившись на беспомощные схемы, я осознал: решать проблему нужно не на уровне механики, а на уровне химии. Оставив Федьку и Дубова мучить винтовки, я заперся в лаборатории и начал собственный тайный штурм, поставив все на самое простое, обильное и недооцененное сырье России — обыкновенное льняное масло.
Магницкий смотрел на меня как на сумасшедшего, когда я велел ему часами кипятить чистое, золотистое масло в огромном медном котле.
— Петр Алексеевич, мы готовим олифу? Для покраски забора? — в его голосе звучало искреннее недоумение.
— Мы готовим нервы для Империи, Леонтий Филиппович, — ответил я, не отрываясь от процесса. — И кровь для наших машин.
Секрет был в катализаторе — маленьком «дьяволе», который заставляет природу работать вдесятеро быстрее. В кипящее, пузырящееся масло я методично, ложку за ложкой, добавлял свинцовый сурик — тяжелый красный порошок, который так любили иконописцы. Под его воздействием масло на глазах начало меняться: теряло прозрачность, густело, темнело, превращаясь из простого продукта в нечто новое. Процесс полимеризации, который на открытом воздухе занял бы недели, здесь, в кипящем котле, завершался за часы.
Полученную липкую массу, похожую на патоку, я смешал с толченой пробковой крошкой и сажей. Результатом стала густая, черная, похожая на деготь паста, которую я окрестил «резиноидом».
Испытания превзошли все ожидания. Застыв, паста превращалась в прочный, водонепроницаемый и, главное, упругий материал. Он гнулся, пружинил, не трескался на морозе и не плавился от жара. Мы получили идеальные прокладки для паровых машин. Но это было только начало.
Колеса! Меняем конструкцию колес!
Не мог я больше смотреть на это убожество — голые металлические обода. К тому же идея с резиноидом меня захватила целиком. Схватив уголь, я прямо на выбеленной стене цеха начал набрасывать эскиз.
— Мы не будем делать их цельнометаллическими, — заявил я Федьке. — Степь их разобьет. На широкий стальной обод каждого колеса «Бурлака» мы напрессуем толстый, в четыре пальца, слой нашего «резиноида».
Федька недоверчиво смотрел то на эскиз, то на черный упругий брусок в моей руке.
— Это не шина, — пробормотал я сам себе. — Это будет массивный амортизирующий бандаж. Он погасит тряску, сбережет и двигатель от степных ухабов. Машина пойдет мягче и проживет дольше. Мы обуем нашу сталь в упругую, прочную кожу!
Пока я колдовал в лаборатории, на втором фронте шла работа над винтовками. Здесь моим главным союзником и одновременно самым безжалостным критиком стал
