Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова
После Венеции выставка прошла в Бильбао, а потом переехала в Нью-Йорк. Вернисаж в Нью-Йорке в сентябре 2000 года был запланирован на время проведения сессии Генеральной Ассамблеи ООН – с тем, чтобы выставка открывалась в присутствии Генерального секретаря ООН Кофи Аннана и президента Российской Федерации Владимира Путина. У Кренса были хорошие отношения в соответствующих властных структурах, российских, – еще со времен его дружбы с Шеварднадзе, и все удалось состыковать. Мне выпала честь водить по выставке Кофи Аннана с супругой – они приехали до открытия, и это было очень интересно – он оказался подлинным знатоком искусства, в том числе и русского, прекрасно информированным, например, о собрании древнерусской иконописи в Национальной галерее Швеции. Аннан очень внимательно слушал, задавал вопросы, высказывал свою точку зрения, и все – очень демократично, без малейшего намека на свое высокое положение. После экскурсии по «Великой утопии» для Эдуарда Шеварднадзе это был мой второй в жизни опыт рассказа о выставке высоким гостям.
Ко времени открытия «Амазонок» в Нью-Йорке Томас Кренс и Михаил Пиотровский уже давно работали над проектом альянса с Эрмитажем и создания в США пространства «Эрмитаж – Гуггенхайм». Кренс мечтал также о создании филиала музея в Москве и очень хотел открыть его в знаменитом здании Провиантских складов на Садовом кольце у метро «Парк культуры». Поэтому после торжественных речей президент Путин вместе с представительной делегацией, включавшей и Кофи Аннана, и Михаила Швыдкого, и самостийно присоединившегося к ней Зураба Церетели, направились в специальный зал, где были развешаны планшеты со всеми этими проектами. Помимо Петербурга и Москвы, планировалось создание филиалов Эрмитажа и Гуггенхайма в Лас-Вегасе. Здание «Эрмитаж – Гуггенхайм», врезанное в тело пафосной гостиницы The Venetian, проектировал Рэм Колхас. Эти грандиозные, глобальные планы не могли не впечатлить всех присутствовавших, и это был тот момент, когда всем проектам Гуггенхайма в России и с Россией был дан зеленый свет.
Когда мы возвращались обратно в Москву, я оказалась на одном рейсе с Зурабом Константиновичем, и он даже попытался поменять мой билет на бизнес-класс для того, чтобы переговорить в полете, – ему хотелось пригласить меня на работу в создаваемый им Московский музей современного искусства. Я совсем не хотела, чтобы он платил свои – и немалые – деньги за мой билет, но, на мое счастье, бизнес-класс оказался забит, и даже Церетели ничего не мог сделать. Поэтому ни разговора, ни ангажемента не случилось, а мне предстояла интереснейшая работа над проектом «Эрмитаж – Гуггенхайм» и многое другое.
Другая жизнь
После ухода из Пушкинского наступила другая жизнь. Для меня, проработавшей почти пятнадцать лет в системе государственных учреждений культуры, было очень непривычно не вставать с утра и не бежать на работу, а планировать свой рабочий день самой, со смещением большей части активностей из-за разницы во времени на конец светового дня и ночные часы. Всегда сложно переходить на свободный график, организм никак не может уяснить, что происходит, – вроде отпуск должен был уже давно закончиться, а прежний жесткий график никак не возвращается. При том, что я очевидный трудоголик и очень активна, я также отчаянно ленива, и многое заставляю себя делать через сильное преодоление.
Я смогла больше времени уделять детям – Саша училась уже на втором курсе университета, и училась очень хорошо, лучше, чем я, – она окончила МГУ с красным дипломом. Саша очень переживала перед каждым экзаменом, системно и педантично готовилась – в ней нельзя было узнать того «вождя краснокожих», как называла ее моя московская кузина, каким она была в детстве и подростковом возрасте. Я до сих пор не устаю в душе благодарить Мишу Миндлина и Лёню Бажанова, а также оказывавшего ей огромную психологическую поддержку ее тогдашнего молодого человека за то, что они помогли моей старшей дочери стать сильной и содержательной личностью.
Младшая, Женя, училась в старших классах «писательской» средней школы на метро «Аэропорт» – мне удалось отстоять ее право оканчивать именно эту школу. Когда ей было пятнадцать лет, в феврале 2000 года, она сломала ногу – пошла встретиться с приехавшим в Москву отцом – он уже давно не жил с семьей, пошла по его большому настоянию, не хотела идти, на обратном пути упала – было скользко, а на ней были кроссовки. Мы с Сашей об этом не знали – после первой сессии поехали в Петербург пройтись по музеям. Мы несколько раз звонили домой, но никак не могли дозвониться, в конце концов мне позвонила мама мальчика, который за Женей ухаживал, – они жили в соседнем доме, от нее я и узнала о случившемся. Усилием воли Женя после падения дошла до дома, и только ночью, когда боль стала невыносимой, позвонила маме мальчика, и та вызвала скорую. Женю отвезли глубокой ночью в Боткинскую, диагностировали два довольно сложных перелома в лодыжке, но дежурный врач, который, по всей вероятности, был подшофе, неправильно наложил гипс, очень сильно его перетянув. Женю положили в большую палату с семью соседками, с каждой из которых произошло какое-то несчастье. Она стеснялась просить о помощи и терпела до последнего, пока наконец ее соседки не позвали санитарку, чтобы она смогла сходить по малой нужде. Ей было ужасно больно, но она терпела, полагая, что так и должно быть. Узнав о случившемся, мы с Сашей немедленно выехали в Москву. Когда я оказалась в Боткинской больнице, выяснилось следующее: Женя все так же терпела боль, хотя она становилась почти невыносимой. На ее счастье, к ней был прикреплен ординатор из Кувейта, который не мог не попасть под обаяние ее немыслимой в то время красоты. Он несколько
