Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова
Антонова вызвала меня к себе за полчаса до начала встречи с госпожой Аньели-Паллен, дочерью владельца «Фиата», художницей-любителем, выставку которой Ирина Александровна хотела организовать (и потом организовала) в Пушкинском, произнеся ту фразу, которую потом повторила по поводу организации выставки Джины Лоллобриджиды: «не оскоромимся!» На встречу пришел и руководитель издательства «Галарт» Владимир Горяинов, который каждый раз отводил глаза при взгляде на мое заплаканное лицо. Мне было ужасно стыдно присутствовать на переговорах в таком виде, не знаю, заметила ли что-нибудь госпожа Аньели-Паллен, но она была явно больше занята вопросом отбора своих произведений на выставку, чем тем, что происходило вокруг. А я не могла перестать плакать от глубокой несправедливости. За полтора года, пока я возглавляла объединенный отдел зарубежных связей и выставок, Пушкинский музей более чем в два раза увеличил количество выдаваемых на выставки произведений – и, соответственно, количество выставок – зарубежных, московских и региональных, в которых он принимал участие, это была очень эффектная отчетность. Я дневала и ночевала в музее несмотря на то, что мне, по-хорошему, нужно было больше заниматься своими детьми.
Саша окончила в 1998 году школу, захотела поступать на юридический факультет МГУ, но провалилась на сочинении – пришла накануне с гулянки в четвертом часу ночи, результат был предсказуем, несмотря на все ее школьные успехи. Но я действительно, работая как сумасшедшая, совсем ею не занималась и пустила все на самотек. По совету художницы Алёны Кирцовой я попросила Михаила Миндлина и Леонида Бажанова, которые возглавляли тогда недавно созданный ГЦСИ, взять ее на работу на любую должность. Они согласились, и через несколько месяцев Саша была уже серьезно вовлечена в процесс работы этой энергично развивающейся институции, помогала писать пресс-релизы и захотела поступать на искусствоведческое отделение истфака МГУ. Из-за нехватки времени я попросила мою знакомую и коллегу Галину Ельшевскую с ней позаниматься, и она отлично подготовила Сашу к вступительному экзамену, при этом взяв с меня всего 120 долларов за двенадцать занятий. Летом 1999 года дочка поступила в университет и в день последнего, успешно сданного, экзамена пришла ко мне в Пушкинский сказать, что ее зачисляют, а заодно и перекусить. Мы стояли с ней в буфете и живо обсуждали все перипетии экзаменов, и тут к нам подошла Ирина Александровна. Мне было боязно делиться с ней нашей радостью и представлять своего ребенка – я хорошо знала ее собственную историю. Я видела, что она напряглась, и могу только представить себе, что пронеслось у нее в голове.
В тот день, когда Антонова предложила мне уволиться и я плакала не переставая, ко мне подошла Елена Шарнова. Она отвела меня в зал искусства Месопотамии и, прислонив к гигантской статуе крылатого быка, часа два убеждала, что плакать не о чем, все знают, что я сделала за эти полтора года для музея, что передо мной сейчас открываются другие возможности и что я сильная и, главное, что я – звезда. Мне было очень важно именно в те минуты это услышать, и я очень благодарна Лене Шарновой за то, что она вернула меня к жизни, внушила желание бороться за себя и идти дальше, без сожаления перевернув эту страницу.
Полтора года работы в Пушкинском дали мне бесценный опыт, но я дорого за него заплатила – диабетом на почве стресса, который был у меня диагностирован через год. Видимо, права была одна из моих подруг, которая, узнав про мой диабет, со свойственной ей прямотой сказала, что я должна преподнести Антоновой цветы в знак благодарности за увольнение.
«Амазонки авангарда» (флешбэк)
Так случилось, что в тот самый день, когда Ирина Александровна предложила мне покинуть музей, в Санкт-Петербурге находился директор Музея Гуггенхайма Томас Кренс, и я немедленно уехала туда, чтобы встретиться с ним. Уже на следующий вечер я стала куратором русских проектов Музея Гуггенхайма – Кренс как раз тогда договаривался о масштабном сотрудничестве с Государственным Эрмитажем и серьезно думал об открытии филиала в Москве. После «Великой утопии» он не терял меня из виду – ему нравилось делать проекты с русским искусством. Кренс организовал выставку панно Шагала для Еврейского театра из собрания Третьяковской галереи в своем пространстве в Сохо, очень интересовался социалистическим реализмом и вообще всем, что имело отношение к России.
Еще в конце 1990-х, за некоторое время до описанных выше событий, началась наша совместная работа над очень успешным выставочным проектом «Амазонки авангарда», объехавшим все четыре отделения Музея Гуггенхайма – в Берлине, Нью-Йорке, Венеции и Бильбао – и показанным в Королевской академии в Лондоне. Существуют разные версии того, как была придумана эта выставка. Николас Ильин говорил, что это его идея, которую он давно предлагал реализовать, но я хочу рассказать, как все было в действительности. Во время одного из приездов с выставками в Нью-Йорк в середине 1990-х мы с Инной Балаховской гуляли вечером по Сохо, где уже открылся филиал Гуггенхайма, спроектированный Рэмом Колхасом. Тогда на многих зданиях рядом с музеем были наклеены плакаты, где участницы художественной группы Guerilla Girls обвиняли директора Гуггенхайма Томаса Кренса в том, что он показывает в своем музее исключительно художников-мужчин, а художницам дорога в него закрыта. И тут Инна сказала, что нужно предложить Кренсу сделать выставку женщин-художниц русского авангарда, не уступавших по силе дарования своим коллегам и партнерам-мужчинам, – уникального явления в мировой культуре ХХ века. Подобный проект сразу заставит всех злопыхателей замолчать, а сами произведения «амазонок авангарда» – Натальи Гончаровой, Александры Экстер, Надежды Удальцовой, Любови Поповой, Ольги Розановой, Варвары Степановой – столь великолепны, что станут настоящей художественной сенсацией, будучи показаны вместе.
Я переговорила об этом с Кренсом и с Ником Ильиным, который тогда стал его советником, идея им очень понравилась, и мы начали работу над проектом. В качестве моего сокуратора Гуггенхайм предложил известного американского специалиста по русскому авангарду, профессора Университета Южной Калифорнии Джона Боулта, а позднее к нам присоединился куратор музея Мэтью Дратт, специалист по современному американскому искусству. Одной из его задач было держать меня и Боулта в рамках относительно небольшого проекта, это должна была быть камерная выставка на семьдесят-восемьдесят полотен, которую можно было бы показать во всех отделениях Музея Гуггенхайма в Европе и США: помимо здания на Пятой авеню и отделения в Сохо, в состав Фонда Гуггенхайма входил Музей Пегги Гуггенхайм[32] в Венеции, переданный владелицей под управление Фонда еще в 1970-е годы, новое пространство Немецкого Гуггенхайма на Унтер-ден-Линден в Берлине – совместный проект с «Дойче банк», также шло к завершению строительство здания Музея Гуггенхайма в Бильбао по проекту великого архитектора Фрэнка Гери.
К 1997 году – к моменту начала работы над «Амазонками» – я
