Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова
Другим важным проектом сезона 1998/99 года стала выставка императорских костюмов из собрания Эрмитажа. Сделать экспозицию на основе материала, отсутствующего в собрании музея, было очень непростой задачей для Пушкинского. Архитектором выставки Ирина Александровна пригласила своего любимого Бориса Асафовича Мессерера, с которым я уже работала на выставке «Берлин – Москва», и он предложил очень красивое, но технически почти невыполнимое решение – шатер без опор в огромном пространстве Белого зала – центральном выставочном пространстве музея. Проект делался при поддержке фонда «Русская культурная инициатива», вместе с ними мы старались найти красивое и безопасное решение для реализации этой экспозиции. В результате, пригласив инженеров, занимающихся вантовыми конструкциями, мы растянули шатер на стальных тросах, прикрепленных к металлической решетке потолка Белого зала. Выглядело великолепно, но, несмотря на все уверения инженеров и неоднократные испытания, я все равно нет-нет да и вспоминала ситуацию с «Великой утопией» и проектом Захи Хадид. Выставка получилась воздушной и очень красивой, Мессерер был доволен – я время от времени встречалась с ним по утрам в музейном кафе, где подкреплялась чашкой кофе, а он – рюмочкой водки. Эрмитаж предоставил для показа в Москве роскошную коллекцию из своего уникального собрания костюмов и платьев императорской семьи, и мы очень подружились с сотрудниками отдела, которые потом не раз выручали меня с экспонатами для выставок в Музеях Московского Кремля, куда я перешла на работу в 2002 году. Выставка в Пушкинском стала для меня подлинным введением в мир костюма, как настоящего произведения искусства.
С фондом «Русская культурная инициатива», который возглавляла тогда энергичная Ирина Урицкая, мы начали работу над новым проектом «Ученая прихоть», посвященным собранию князей Юсуповых, большая часть которого оказалась после революции в фондах ГМИИ. Проект был закончен уже после моего ухода из музея и не без проблем с фондом, но выставка была блестящей и сопровождалась прекрасным каталогом.
На годы моей работы в Пушкинском пришлась уникальная экспозиция работ Рене Магритта – ни до нее, ни после в Россию не привозили ничего подобного. Партнером выставки стала знаменитая Коллекция Мениль[31] в Хьюстоне, располагающая серьезнейшим собранием работ этого знаменитого художника, не представленного в российских музеях. Хьюстонский музей договорился со своими партнерами – ведущими собраниями Европы и США, хранившими ранние версии картин Магритта, что те предоставят ряд полотен на выставку в ГМИИ. Это была выставка настоящих шедевров Магритта – сегодня эти работы, хорошо известные и двадцать пять лет назад, растиражированы почти что наравне с «Поцелуем» Климта. Никогда не забуду, как распаковывали и вешали эти картины – просто не верилось, что все это удалось собрать в Москве, в здании, где сейчас расположена Галерея искусства Европы и Америки XIX – начала XX века. Директор Коллекции Мениль приехал на развеску и сам выставлял свет – чтобы правильно осветить Магритта, нужно было иметь серьезный опыт работы с его полотнами. На открытие приехали и многие члены совета попечителей этого музея, в том числе дочь госпожи Доменик де Мениль, основательницы коллекции – ее матери уже не было в живых.
Это была великолепная выставка, просто жемчужина, и тем тяжелее было выдержать то, что произошло через несколько недель после открытия. В здании вылетела вся система климат-контроля, специалисты музея ничего не могли с этим поделать, в залах чудовищно поднялась влажность, и картины, вполне в духе самого Магритта или Дали, в прямом смысле слова вытекали из рам. Выставку пришлось временно закрыть – как всегда, по «техническим причинам», и это был тот редкий случай, когда дежурное объяснение срыва культурного события было правдивым. Звонить директору Коллекции Мениль с сообщением о произошедшем пришлось мне, и я ожидала, что это будет пострашнее, чем общение тет-а-тет с Антоновой…
…До сих пор я вспоминаю этот разговор с ним как пример цеховой солидарности и невероятно человеческого отношения к нам, российским коллегам. Директор музея внимательно расспросил меня о том, как выглядят картины, каковы параметры температуры и влажности и что мы собираемся делать. Услышав, что все силы брошены на то, чтобы решить техническую сторону вопроса, он попросил меня, во-первых, не переживать так сильно, во-вторых, как только система будет вновь запущена, очень постепенно убавлять влажность. Просил каждый день сообщать о состоянии дел и послать все фотографии пострадавших полотен – не только их собственных, но и картин из других собраний. Я так и делала, систему наконец отремонтировали, и мы стали действовать в полном соответствии с рекомендациями коллег из Хьюстона. В это трудно поверить, но день за днем ситуация с полотнами становилась все лучше и лучше, и все картины в конце концов приняли свой первоначальный вид. Когда при демонтаже реставраторы из Хьюстона сверяли сохранность, она ничем не отличалась от первоначальной. А я узнала, что картины ведут себя, как живое существо, которое болеет и выздоравливает, – благо сам характер живописи Магритта помог справиться с этой ситуацией – если бы это были пастозные полотна импрессионистов, последствия могли бы быть непредсказуемыми и более тяжелыми.
В этот момент в ГМИИ сложилась замечательная команда людей примерно одного поколения – для Ирины Александровны мы все, конечно же, были подростками, она меня так и называла – «деточка», хотя у деточки было двое взрослых детей, правда, выглядела я очень моложаво, носила короткие юбки, к счастью, фигура позволяла, и пышные распущенные волосы до плеч, которые почти не собирала в унылый «музейный» пучок.
Вскоре после моего прихода в музей на вновь созданную должность заместителя директора по развитию пришел Михаил Каменский, сын известнейшего искусствоведа и одного из лучших художественных критиков своего поколения Александра Абрамовича Каменского, автора монументальной монографии о Шагале и не только о нем. Введение этой должности было настоящим новшеством, раньше этой позиции не существовало ни в одном музее в России, и Миша с невероятной энергией и энтузиазмом взялся за работу по продвижению музея и поиску партнеров и спонсоров. Мой сокурсник Виталий Мишин, блестящий знаток французского искусства, человек с безупречным глазом и вкусом, виртуозно владеющий русским языком, стал заместителем директора по научной работе. Казалось, Ирина Александровна собирается быть самым передовым российским директором и собирает вокруг себя «команду мечты». А мы действительно были командой, и внутри этой команды ни один из нас ни разу не сдал и не предал друг друга, как бы нас к этому ни побуждали и какие бы угрозы мы ни слышали. Было очень много ярких фигур среди научных сотрудников и кураторов нашего поколения – Елена Шарнова, Алексей Савинов, Любовь
