Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова
Это действительно было время надежд, которое, к сожалению, довольно быстро закончилось. Первой ушла я – Ирина Александровна сама предложила мне уволиться, сославшись на мою неэффективность (а на деле – избыточную эффективность); потом Виталий Мишин вернулся в отдел графики, оставив по собственному желанию должность заместителя директора – случай беспрецедентный; затем уволилась Елена Шарнова, остававшаяся после смерти Марины Бессоновой главным специалистом по французскому искусству и автором двухтомника каталога французского собрания ГМИИ. Последним ушел из ГМИИ Михаил Каменский, ушел, пожалуй, слишком поздно для себя – нельзя было так долго оставаться вблизи радиоактивного излучения, исходившего из директорского кабинета.
Причин для моего ухода было несколько. Во-первых, Ирина Александровна не любила современное искусство, а я очень хотела сделать выставку великого Энди Уорхола, первую в Москве, – ее нам предложили коллеги из музея Уорхола в Питтсбурге. Выставка потом, уже после моего ухода, состоялась – она шла по линии культурного сотрудничества, и отвертеться от нее Антоновой не удалось. Но когда я пришла ее посмотреть, увидела, что экспозицию разместили на галерее вокруг лестницы, а не в почетном Белом зале, который в этот момент стоял пустым и темным, но дверь была слегка приоткрыта, настолько, чтобы можно было понять, что он многозначительно пуст.
Второе – Антонова не терпела в музее сильных и деятельных людей, которые проявляли хоть какую-то самостоятельность, – так, она уволила Виктора Мизиано, одного из самых блестящих искусствоведов и кураторов своего поколения, пришедшего в музей после университета. Говоря об этом, я ничуть не умаляю талант и достоинство тех, кто работал и продолжает работать в ГМИИ, просто конкретные профессиональные занятия и интересы были для них гораздо важнее, чем все остальное, и они старались работать, делая свое дело и максимально избегая пересечений с директором. Моя же работа предполагала ежедневное взаимодействие с Ириной Александровной, чей кабинет был смежным с приемной, в которой располагался мой международный отдел. Каждое утро по приходе она открывала со своей стороны дверь между этими двумя помещениями. Я приходила раньше из-за огромного объема работы, и каждый раз, когда слышала звук поворачивающегося ключа, у меня сжималось сердце.
Я очень уважала Ирину Александровну, я по ее же предложению пришла в Пушкинский, я работала с ней по «Москве – Берлину» и видела, сколь много она делает и как отстаивает интересы музея. Но по мере того, как множились дни работы с ней на расстоянии вытянутой руки, я все больше и больше понимала, насколько она безжалостна к людям – как, вероятно, была безжалостна и к самой себе. Ее безбожие, о котором она всегда говорила, было безбожием в гораздо более критическом и широком смысле: она была не просто атеисткой, она не верила не только в Бога, но и в людей. И она, конечно, была пожирателем энергии. Я вообще-то человек не суеверный и не верю (или не верила тогда) ни в колдовство, ни в сглаз, не говоря уже об энергетических вампирах. Но я не раз видела, как Антонова вызывала к себе в кабинет кого-то из сотрудников, из-за двери доносились звуки разговора на повышенных тонах, а потом она появлялась в нашей приемной – сияя прекрасным, естественным, можно сказать, девичьим румянцем.
В связи с этим не могу не рассказать здесь историю, которая осталась у меня в памяти, как будто это было вчера. Я еще работала в «Нурминене», и мы получили заказ на упаковку и отправку в Париж выставки художественных произведений Андрея Вознесенского, куратором была Паола Волкова. Я поехала с упаковщиками в Переделкино, на дачу поэтического кумира моей молодости. Работы было много, и я без устали носилась между домом и сараем, где шла упаковка. Вознесенский выглядел уже не очень хорошо, его супруги, Зои Богуславской, на даче не было – она с утра уехала на целый день в Москву. В какой-то момент Андрей Андреевич, с которым мы до этого разговаривали и который знал, что я по профессии искусствовед, сказал мне приостановить работу и пригласил попить чай. Я присела за стол на кухне, он налил нам чай и стал смотреть на меня, не моргая и не отрывая глаз. Я испугалась, что сейчас окажусь в неприятной ситуации и передо мной встанет очень сложная задача – вежливо отказать великому поэту. Как человек проницательный, Вознесенский понял, что со мной происходит, положил свою руку на мою и сказал следующее: «Ты не волнуйся, я не про это. Ты вот бегаешь туда-сюда, в тебе столько энергии, а у меня ее уже совсем мало. Я тут подключился к тебе, немного займу, ты даже не почувствуешь, у тебя энергии сверх меры, еще много останется». Я успокоилась, позволила ему и дальше смотреть мне в глаза, через некоторое время на его щеках появился румянец и он сказал, что все, он отключается и я могу спокойно допить чай. Я действительно ничего не почувствовала, мы закончили всю работу и уехали с упакованными ящиками. Когда я потом несколько раз встречала Вознесенского в Пушкинском – он и его супруга дружили с Ириной Александровной, – он всегда подходил ко мне и очень нежно здоровался.
Так или иначе, независимо от всякой мистики, у Антоновой были причины от меня избавиться, и она стала искать поводы, которые не замедлили явиться. В декабре 1999 года нам пришел факс, который моя коллега Инна Орн положила на телевизор, как она иногда делала. Он там лежал, и мне как-то не пришло в голову, что это что-то важное, иначе она бы точно передала его Ирине Александровне. Потом выяснилось, что это было приглашение встретить новое тысячелетие в очень представительной компании на Земле обетованной. Разразился скандал, мне как следует влетело, но все удалось организовать, и Ирина Александровна уехала. Вернулась она из Израиля, как я теперь понимаю, со сложившимся намерением меня уволить. Повод нашелся – мы перевели списки приглашенных на открытия выставок в компьютерный формат, а она привыкла перекладывать карточки в картотеке. Зная это, мы распечатали карточки, набранные на компьютере, но не успели перевести в этот формат все. Вот тут Ирина Александровна и заявила о моей абсолютной неэффективности, вызвав меня к себе и предложив либо уволиться, либо перейти в отдел выставок на должность рядового сотрудника. Когда я сказала, что предпочитаю уволиться, она торжествующе произнесла: «Я всегда знала,
