Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова
Я работала день и ночь, переписываясь с музеями Европы и Америки, оформляя письма госгарантий из Министерства культуры России и согласовывая сроки транспортировок и даты приезда сопровождающих. Я ездила в аэропорт как представитель музея встречать выставочный груз, успокаивала сопровождающих, когда не удавалось вытащить ящики в день прилета и они оставались ночевать на «золотом» складе в аэропорту. Мы сдюжили все ценой неимоверных усилий, и вот наступил момент торжественного заседания в Итальянском дворике музея в присутствии почетных гостей со всего мира и, конечно же, всех официальных лиц. Я сидела рядом с Михаилом Ефимовичем Швыдким и слушала очередное, абсолютно блестящее выступление Ирины Александровны Антоновой. В конце своей речи она обвела глазами зал и сидящих перед ней гостей и сказала нечто, что поразило меня в самое сердце, и не только меня: «Мы отмечаем сегодня в этом прекрасном Итальянском дворике столетие закладки камня в основание музея, и я приглашаю всех присутствующих отпраздновать здесь мое столетие». Сидевший рядом со мной Михаил Ефимович не выдержал и шепнул мне: «Она простудится на наших с вами похоронах!» А я поверила в то, что Ирина Александровна действительно отпразднует в Итальянском дворике своей столетний юбилей, и даже когда в последние годы ее жизни я видела, что возраст берет свое, продолжала верить, что смогу присутствовать на дне ее рождения 20 марта 2022 года, и эта уверенность сделала ее смерть в 2021 году абсолютно для меня неожиданной.
Что касается самого зарубежного отдела, то, придя работать в музей, я вскоре предложила Ирине Александровне объединить его с отделом выставок, руководитель которого, Лидия Ивановна Залетова, ушла из музея по состоянию здоровья. Я пригласила в объединенный отдел нескольких молодых сотрудников с хорошим гуманитарным образованием и безукоризненным владением несколькими иностранными языками, а также Дмитрия Розенвассера, который уже работал в Пушкинском в отделе выставок и хорошо разбирался в вопросах логистики.
Те полтора года, которые я проработала в Пушкинском, были для меня временем вхождения в настоящую музейную жизнь со всеми ее плюсами и минусами, с пониманием всей сложности взаимоотношений между сотрудниками, борьбы амбиций, подковерных интриг, восторгов и разочарований – в общем, всего, что на самом деле одинаково в кажущемся со стороны особенным музейном мире по всему земному шару.
За это время было сделано несколько интересных проектов, в частности, за эти полтора года была придумана и реализована выставка немецкой деревянной скульптуры XV–XVI веков, сопоставленной в экспозиции с пермскими деревянными «богами». Идея принадлежала Ирине Александровне Антоновой, на которую в Берлине произвели сильное впечатление произведения великого немецкого скульптора Тильмана Рименшнейдера[30], она добилась участия ведущих берлинских музеев, предоставивших для показа в Москве уникальные работы этого мастера и художников его круга. Это был еще один прекрасный урок: раз поставив себе высочайшую планку, никогда нельзя идти на уступки и эту планку понижать.
В качестве дизайнера Ирина Александровна решила пригласить Геннадия Синева, тесно сотрудничавшего с Третьяковской галереей, – я была знакома с ним, он был автором дизайна «Великой утопии». Синев сделал очень достойный проект, используя красивый зеленый цвет, прекрасно гармонировавший с потемневшим деревом немецкой скульптуры и хорошо оттенявшим своеобычность пермских раскрашенных «богов». Но он забыл об одной важной вещи – о свете, и, когда незадолго до открытия эта проблема вскрылась, свалил всю вину на меня, как на начальника отдела выставок – так боялся гнева Ирины Александровны. Ее гнева боялись очень многие, и постепенно я начинала понимать, что вся мощная и незыблемая конструкция этого музея держится на исключительной силе личности директора и страхе перед ней. Антонова прекрасно понимала масштабы своего всевластия и только утверждалась в своем глубоком убеждении о несовершенстве человеческой природы. Каждый раз распекая того или иного сотрудника, она видела, как взрослый и профессиональный человек испытывает перед ней такой физический трепет, что готов свалить все свои промахи и гипотетическую вину на коллегу и унижаться, лишь бы прекратилась эта пытка. Я хорошо это знаю, поскольку была свидетелем нескольких таких разговоров, помню, как Марина Бессонова, самый выдающийся в стране специалист по французскому искусству, на коленях стояла в кабинете Ирины Александровны, умоляя не выгонять ее из музея. В памяти всех, кто работал тогда в музее (это было еще до моего прихода) осталась история с Борисом Яковлевичем Стрельцовым, заместителем директора по выставкам, когда после разборок в кабинете Антоновой его увезли на «скорой» в Первую градскую, где он скоропостижно скончался.
Она и меня пыталась приструнить таким же образом, вызвав в свой кабинет и начав распекать из-за не помню уже чего. Помню одно – она утверждала, что черное – это белое, а я молчала, понимая бессмысленность и нелепость вступать в спор с седовласой, уважаемой всеми дамой, к тому же чем-то неуловимо похожей на мою маму в последние годы ее жизни. Ирина Александровна все накручивала и накручивала ситуацию, а я молчала и вдруг почувствовала, что мне делается нехорошо. Я извинилась, сказала, что плохо себя чувствую, и выбежала в смежную с кабинетом приемную, где меня через некоторое время обнаружила Ольга Сергеевна, помощница директора, – в кресле и без сознания. Ватка с нашатырным спиртом вернула меня обратно в этот мир, но я поняла, что тоже уязвима.
Проблему со светом на выставке деревянной скульптуры решили, цена вопроса была тысячи полторы долларов в пересчете на рубли, но Ирина Александровна поставила мне вторую зарубку. Первую я заработала на транспортировке той же выставки из Германии в Москву и обратно. Перевозку экспонатов двумя фургонами в оба конца с милицейским сопровождением осуществлял «Хазенкамп», назвавший цену 89 тысяч долларов, с чем Ирина Александровна согласилась, полагая, что это стоимость в марках –
