Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова

земле, и окрестные козы спокойно разгуливали по саду в шесть соток, уничтожая кусты смородины, крыжовника и подъедая кору фруктовых деревьев. Законный вопрос – неужели забор нельзя было починить? Сами мы этого сделать не могли, тут нужны были иные, чем при покраске дома, навыки. Я бросилась искать тех, кто бы мог починить нам забор, и столкнулась с тем, что в двух деревнях невозможно было найти непьющего работящего мужчину, который бы, взяв аванс на штакетник, не пропил бы его, а выполнил бы обещанную работу. Как-то раз я увидела у своей калитки соседа-татарина. Он зашел во двор, показал на лежащий на земле забор и сказал, что готов его починить. Моя Женя дружила с его внучкой, бывала у них в доме, и я знала, что сосед вроде бы непьющий. Обрадовавшись, я стала быстро говорить, что я заплачу, и хорошо заплачу – козы съели уже полсада, на что он мне и говорит: «Мне денег не надо, а ты вот приходи вечерком ко мне в лесок». Я тут же раскричалась – как вы смеете и так далее, на что он мне ответил, что тогда забор у меня будет лежать вечно. Через день он вновь возник перед моей калиткой мрачный и злой, сказав: «Ты, вот это, своей дочке-то язык укороти. Она, видать, позавчера рядом стояла и все слышала, ну и моей внучке-то и рассказала. А та бабке моей, а бабка, даром что на печи все время лежит, подняться не может, а мне-то с печи поленом по загривку саданула». «Смешно-смешно», как говорил в детстве мой внук, но все кончилось с этим дедом через несколько лет весьма трагично – он повесился у себя в сарае. Это нередко случалось в тех местах – либо так, либо поножовщина, либо, как Стасик, замерзнуть пьяным зимой в овраге. А забор все так и лежал, пока у моих дочерей-подростков не появились кавалеры их возраста, рукастые и непьющие, они-то и организовали завоз штакетника и опор и сделали новый крепкий забор. Естественно, я им заплатила, как взрослым, без всяких скидок. Один из них уехал потом в Мурманск и до сих пор время от времени переписывается с моей младшей дочерью, которая тогда была еще совсем подростком, но очень красивым, и, видать, запала ему в память надолго.

Этот дом в Борщовке, в 12 километрах от Плёса, стал для нас настоящим местом отдохновения. Колхоза, который здесь раньше был, уже давно не существовало, от него остался только ржавый комбайн, забытый в поле неподалеку от нашего дома, на околице. Был закрыт и дом отдыха, который располагался в старинной барской усадьбе постройки второй половины XVIII – первой трети XIX века с большим шестиколонным портиком, выходящим на Волгу. Постепенно я узнавала историю этих мест, а она была очень примечательной. Когда-то эти угодья были частью владений графа Бибикова, канцлера при Екатерине Великой, которая, как гласит легенда, даже однажды посетила эту усадьбу во время своей поездки по волжским губерниям и поднялась к ней по крутому берегу Волги. Первые годы нашей жизни в Борщовке усадебный дом еще стоял, но постепенно его стали растаскивать по кирпичику и использовать как стройматериал. Это был поистине немыслимый труд – выковыривать кирпичи из цепко держащего их окаменевшего раствора тех давних времен. Дом тем не менее исчезал на глазах, повсюду валялись обломки очень красивых зеленых глазурованных калориферных труб большого диаметра, с помощью которых он обогревался в старые годы. К дому вела старинная аллея, и через несколько лет только она и осталась как живое свидетельство ушедших времен. Усадебного дома больше нет, а ведь он был опубликован как выдающийся памятник архитектуры в книге моей сокурсницы Елены Щеболевой, которая не хотела мне верить, когда при встрече я сказала, что дома уже нет. В соседней деревне Стрелка, куда мы часто ходили навестить Марту Викторовну, да и у детей были там друзья и подружки, стояла полуразрушенная монументальная церковь, которую в конце 1990-х начали приводить в порядок и приспособили для проведения служб, а на пятачке перед церковью – колодец, и вроде бы рядом с этим колодцем нашли могилу графа Бибикова, скончавшегося здесь, в своем имении на Волге.

Но, невзирая на эти печальные разрушения, места это дивные, с чудесными видами. Сюда нельзя было приехать на машине, что сохраняло нетронутую прелесть этих мест, выведенных из колхозного обихода. С одной стороны, это множило проблемы – молодежи было негде работать, все более или менее дееспособные уезжали отсюда, а оставшиеся в большинстве своем спивались, или калечились по пьянке, или начинали воровать и попадали в тюрьму. Нас тоже неоднократно обворовывали – вначале Стасик, у которого мы оставляли ключи от дома, потом другие.

Однажды, приехав из Москвы, мы обнаружили, что в доме выдрана вся проводка – ее, видимо, сдали на металлолом, и несколько дней мы жили при свечах, а готовили исключительно в русской печке. Еще большей катастрофой стало ограбление нашей бани, когда воры отпаяли огромный чан для нагревания воды и вынесли его, разобрав для этого крышу – в дверь чан не проходил. Крышу, правда, потом с простодушной предусмотрительностью поставили на место. Не брезговали ничем, даже ношеной одеждой – однажды летом, когда мы жили в доме, стащили с вешалки Сашину куртку – злоумышленник был обнаружен в ней в центре Каменки через несколько часов после того, как мы подали заявление в милицию. Пойманные с поличным получали за кражи реальные сроки, что уж говорить о наказаниях за пьяные драки и поножовщину.

Но все это была оборотная сторона медали. Главным оставалось то, что у нас наконец был свой дом в деревне – Августа теперь прятала на зиму у себя дома все наши вещи, и нас нисколько не утруждала необходимость их всякий раз при приезде перетаскивать. Дети ходили по вечерам за парным молоком к соседке, которая держала корову. У другой соседки мы покупали огурцы и солили их в эмалированном ведре. Ничего не было вкуснее гречневой каши в чугунке, приготовленной в русской печи или запеченной там же картошки с грибами, которые мы собирали. Я приспособилась печь на электрической плитке очень вкусные блины и оладьи, мы сами варили варенье и закатывали его в банки, чтобы, сгибаясь под их тяжестью, отвозить все это в Москву. Нам было там хорошо, об этом свидетельствуют замечательные фотографии, сделанные в Борщовке в первые годы. На них залитая солнцем комната, где стоят большая деревенская кровать с подзором, старый комод, стол с четырьмя стульями, а за столом сидят