Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова
Но самой прекрасной частью поездки стал Чолпон-Ата, куда мы поехали на машине через горы. Для Саши это была первая встреча с горными вершинами, она ехала в состоянии большой ажитации, а я вспоминала свою первую поездку по этой дороге, когда мне было столько же лет, сколько ей. Чолпон-Ата стал для Саши настоящим раем и местом, где вся еда, овощи и фрукты сыпались как из рога изобилия. Напомню, это происходило летом 1992 года, в Москве было очень трудно с продуктами, а здесь огромный сад с черной и красной смородиной, черешней, малиной, сливой, абрикосами и яблоками, подвал с соленьями и оставшимся еще с прошлого года вареньем. Каждое утро, как и в прежние времена, на столе стоял катык[29] и домашний творог, готовился обед, по двору гуляли индюшки и куры, которые несли яйца. Саша очень плохо ела в раннем детстве и в детском саду, но очень рано пошла в рост и ходила вечно голодной. Количество еды, которое она поглощала, не поддавалось никакому разумению – и она по полной оттянулась в тот год в Чолпон-Ата. Но в этом раю были свои правила и обязанности, и моя тетя, которая когда-то перевоспитывала здесь избалованную меня, взялась и за воспитание моей дочери.
Тетя Зина, сестра моей мамы – внуки звали ее «абика», что значит «бабушка», – стойко пережила все трагические потери – сначала зятя, через неделю – мужа, она продолжала оставаться опорой всем и хозяйкой дома, хотя ей было уже близко к восьмидесяти годам. Я понимала, что, скорее всего, вижусь с ней в последний раз, и всякий раз, глядя на нее, видела в ней мамины черты, хотя она всегда считалась красавицей, а мама – дурнушкой. Она мне была очень дорога, в том числе и тем, что была как бы последней связующей нитью между мной и мамой, тем более что они в последний год маминой жизни провели так много времени вместе. Мне было страшно думать о том, что скоро и ее не станет. От грустных мыслей отвлекали детский гомон и возня – в этом доме летом всегда было полно детей, причем своими считались не только собственные внуки, но и двоюродные, троюродные и внучатые племянники. Сад запустел, зарос, но был все так же прекрасен, и старые деревья продолжали плодоносить. Так же, как и я в ее возрасте, Саша объедалась фруктами и иногда не очень хорошо себя потом чувствовала. Это была вольная жизнь на природе, которой ей и Жене так не хватало.
Я понимала, что поездками в Боровое и единичными выездами в Киргизию и Латвию вопрос летнего отдыха для детей, да и для меня самой, было не решить. Летом и зимой 1992–1993 годов я пару раз по приглашению Инны Балаховской приезжала с Сашей на Волгу, в деревню Стрелка, километрах в пятнадцати от Плёса, где родители Инны купили двухэтажный деревянный дом с чудесным балконом, выходящим прямо на реку. Первый раз мы приехали туда зимой, было страшно холодно, но всюду лежал глубокий белейший снег, по которому так удобно оказалось ходить в купленных там же, в сельпо, валенках. Мы с Сашей поняли, как хорошо жить в деревянном, хорошо протопленном доме, как приятно вдыхать морозный воздух, какая вкусная каша готовится в русской печке. Я привезла ее на пару недель на лето и оставила у Марты Викторовны, Ининой мамы, Саша и там не преминула продемонстрировать свой аппетит – блины исчезали с тарелки, как только Марта отходила к плите, чтобы испечь следующий.
Мы решили поискать дом в этой деревне или в ближайшей к ней, под названием Борщовка. Стоили они в то время совсем не дорого, где-то долларов пятьсот в пересчете на рубли. Мы долго искали подходящий дом – не хотелось въезжать туда, где кто-то недавно умер. Наконец Марта сообщила мне, что в Борщовке продается изба, откуда семья переезжает в большой дом недавно умершей матери хозяина. Хозяйку звали Августа, это была внешне простая, но удивительная женщина – сильная, умная, в молодости, наверное, красивая, исполненная внутреннего благородства и с прекрасным чувством юмора. Ее жизнь сложилась достаточно драматично – она вышла замуж за парня из этой же деревни – невысокого, никчемного мужичонку, который к тому же сильно пил. Его называли даже не Станиславом, а Стасиком. Не знаю, было ли виной тому его вечно нетрезвое состояние либо это была ошибка врачей при родах, но их первый ребенок родился тяжелым инвалидом: полная неподвижность, потеря интеллекта. В этом состоянии девочка дожила лет до восемнадцати, а потом умерла. Позже у них родилась вторая дочка, с которой все было в порядке, Августа говорила мне, что после рождения первого ребенка она больше Стасика в пьяном виде до себя не допускала.
Я купила их небольшой дом с одной комнатой, кухней и верандой, с русской печкой и, что самое главное, с отличной баней – водопровода в деревне не было, да и газа тоже, готовили в печке и на электрической плитке. Я сделала косметический ремонт, поклеила всюду новые обои, побелила печку, покрасила дом снаружи и оставила на стенах репродукции из «Огонька», которые обнаружила, купив дом. Это были «Аленушка» Васнецова, «Неизвестная» Крамского (о которой тогда говорили, что это образ, навеянный «Анной Карениной») и «Сикстинская Мадонна» Рафаэля. Мы несколько раз ездили в Вичугу и Кинешму – ближайшие города и купили там новые матрасы, подушки, плитку и минимальную домашнюю утварь. Постельное белье и многое другое везли из Москвы. Как мы это все довозили до нашей деревни – сейчас ума не приложу: от Москвы нужно было доехать на поезде до Вичуги, потом сесть на рейсовый автобус, ехать минут сорок пять стоя и держась за поручни до Каменки – ближайшего поселка, а оттуда через шаткий деревянный мост идти еще минут тридцать пять в гору, потом через березовую рощу, и вот он, наш дом, последний в деревне. У моего нового приобретения был один серьезный недостаток – хлипкий забор, часть которого буквально лежала на
