Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова
Я отлично помню, как хорошо Женя училась в первых классах, когда у нее была чудесная молодая классная руководительница. И как плохо начала учиться после ухода этой первой учительницы, когда в класс одна за другой стали приходить возрастные «училки» с пучком на голове. Их суровость и черствость как бы замкнули мою младшую дочку, и без того страдавшую от недостатка внимания и от агрессии старшей сестры. Женя с детства была очень хорошенькая, с русыми волосами, не похожая ни на кого в семье, где все «черной масти». Это обстоятельство, которое многократно обсуждалось дома, стало поводом для Саши, любившей поиздеваться над всеми домашними, придумать историю, что Женю взяли из приюта и что она – не моя дочка. Да и свекор добавлял масла в огонь, когда говорил, глядя на Женю, что она – «ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца». Женя даже стала вести список обид – подобно персонажу Дастина Хоффмана в фильме «Человек дождя». А обид было предостаточно, реальных и мнимых, и школа их только множила. На уроках, особенно при проявлении учительской грубости, Женя попросту впадала в ступор, и в восьмом классе, когда предстояли экзамены для перехода в девятый класс – или перевода в ПТУ, учителя решили от нее избавиться. Потребовались вся моя выдержка, хитроумие, помноженное на уже большой к тому времени опыт сложных переговоров и умение идти на уступки в малом, чтобы выиграть главное, – но я отстояла ее. Хотя дочка до сих пор помнит, что я при ней, увы, лицемерно соглашалась с учителями в том, что она якобы не способна нормально учиться. Так или иначе, но у дочек с образованием все отлично сложилось – Женя вполне хорошо окончила школу, а потом Московский педагогический институт, не говоря уже о старшей дочери, которая блестяще окончила искусствоведческое отделение МГУ. Когда мои девочки выросли, они стали близкими подругами, и сегодня стоят друг за друга горой. Не очень понимаю, как и почему это произошло – они как-то сами разобрались в своих сложных взаимоотношениях, мое участие им не потребовалось. Хотя, честно говоря, я думаю, им это удалось потому, что, несмотря на все тяготы и реальные проблемы в семье, они чувствовали и понимали, что я их обеих люблю.
Помимо того что я зарабатывала на еду и на одежду себе и детям, я хотела вывозить их летом на свежий воздух. Дачи не было ни у меня, ни у моих свекра и свекрови. Машины – тоже, да и сейчас нет ни того ни другого. Раза два, еще до распада Советского Союза, мы съездили в Латвию – один раз только с Сашей и жили тогда в Доме творчества художников в Дзинтари. Пару-тройку раз свекор, работавший в системе Министерства обороны, доставал для свекрови и для детей путевки в Боровое, на базу отдыха Минобороны, довольно, правда, скромную. Чтобы добраться туда, нужно было ехать на электричке до Ногинска, а потом еще на автобусе. Мне там показалось скучновато, а детям, кажется, было хорошо. В один из своих приездов я сфотографировала Женю в красном летнем платье, с пышными волнистыми волосами и с котенком на плече – она была чудо как хороша! Недалеко от Борового был старинный город Павловский Посад, и в тамошней церкви, втайне от меня и от всех, Вера Георгиевна покрестила Сашу и Женю. В ее старой квартире в шкафах были спрятаны многочисленные семейные иконы со снятыми окладами, хранившимися отдельно. Наверное, на генетическом уровне оставался страх, что нельзя вешать дома иконы на всеобщее обозрение – донесут, и будут неприятности. Иконы принадлежали матери моей свекрови Александре Михайловне, полной тезке моей старшей дочери. Позднее, уже после смерти своего военного мужа, свекровь все-таки вынула иконы из шкафа, повесив их в своей спальне и в большой общей комнате. Я, как агностик – раньше я называла себя атеистом, но Тони Васконселлос объяснил мне, что никакой я не атеист, а агностик, – ничего не имела против крещения моих детей, в которых татарской крови была всего четверть, но мы со свекровью никогда об этом не заговаривали, и она, видимо, решила, что лучше покрестить детей втайне от меня.
Как-то раз, когда Саше было лет десять, я договорилась с Верой Георгиевной, что поеду со старшей дочерью в Киргизию к своим родственникам, а она с Женей поедет в Боровое. Это была чудеснейшая поездка, хотя Сашу, как и следовало ожидать, тошнило в самолете. Я уже много лет не была в Киргизии – ни во Фрунзе, ни в Чолпон-Ата. За эти годы не стало мужа моей кузины Зельфиры, Марата, – он был министром местной промышленности Киргизии, очень продвинутым и прогрессивным, его зверски убили, видимо из-за несогласия прикрывать какие-то преступные схемы. Зельфира осталась одна с тремя детьми, прошла через допросы, во время которых ей ясно дали понять, что, если она не хочет неприятностей старшему сыну, который учился в МГУ на ВМК, ей не надо настаивать на серьезном расследовании. Через неделю после гибели Марата умер Зельфирин отец, мой дядя Равиль Еникеев. Он очень любил и уважал зятя. Горе и понимание, что никто и никогда не станет искать правду, в буквальном смысле свели его в могилу.
Во Фрунзе мы с Сашей жили попеременно у моих двоюродных сестер – Зельфиры и Лили. Они
