Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье - Константин Эдуардович Шумов
38. Лешачиха коров доит. У лешего тоже лешачиха есть, баба-то. Нарядная такая, в красной юбке, в красной кофте лешачиха-то ходит, кажну корову шшупат. В красном платке, нарядная. Отец у нас лешачиху видел, как она коров доит. Вот корова и ходит пустая. (17)
39. Страшно было с Груней-то тогда. Мужик-то у ей на войне был. Четыре ночи ее в дому не было. Только вот как нашлася она, я в избу-то к ей зашла, а она вся беспамятна на полу лежит. Лицо у ей все вспухло. Васька ишшо маленький был, по полу ползат, титьку ишшет. Мы ведь, как ей пропасть, картошку кучили на полях. Она сперва в нарядное оделась, потом снова старые тряпки надела да по грибы и поехала. Она ж при солнышке на Середней речке была, под густушшей елкой села, и пестерь и ведро рядом поставила. Проснулася, глядит: сухая хворостина над ей и рядом нет ничё. А как через Сумыч-то пошла, там переправа-то худая была, как пойдет через мостик — сразу в воду, а выйдет — сухая. Сколь раз так было! А за ней не рыженький козленочек, а все красненький теленочек ходил. В церкву уж ее водили, избу маком посыпали, а это всё одно: как пойдет по губы-те или по ягоды, через час уже с полной корзиной бежит — леший набросал. (20)
40. Мой муж со старых покосов ходил. Он с собакой был, с ружьем — зайцев хотел набить. Я ему хлеба наклала, с собой дала, он и пошел. Пришел и рассказывает: «Я, грит, на огарку вышел, смотрю: сидит на пеньке дед, курит. Дал я ему пачку папирос, он взял». А это леший был, из той же деревни человеком показался. Леший дорогу показал, запутал. Собака со стариком моим была, а кругами ходил. Километров за пятнадцать вышел. (96)
41. Вот ведь как-то тоже было. Коней я искала. Ушли они. Хожу, ищу. Слышу: колокол брякает. Иду, иду на колокол-от. Иду прямиком, а там болото. Коней-от нет. Шла, шла, огляделася, а я снова на том месте, где сперва была, и стою. Пошла снова. Опять колокол-от слышу. По болоту-то брожу, да ведь в туфлях была. Шла, шла. Вдруг колокол-от не слышу. Господи Иисусе Христе, это чё, леший меня водит? Опять на том месте и оказалась. Всё вкруг одного места и ходила. А кони-то у меня завернулися. Насилу нашла. И вот ведь три раза на одном и том же месте очутилася, господи! (53)
42. Мы вот с мужиком ходили по губы в лес. Ой, груздей было сколько, ой, груздей! Пестери насобирали, ведра насобирали, я уж юбку сняла, в юбку насобирали груздей. И вот домой как уж идти, мужик-от говорит: «Я-де схожу еще, грузди-то мне попадают, ты еще посиди». Вот тожно только ушел от меня, и ушел, и ушел, и ушел. Я-де: «Андрейко! Андрейко! Андрейко!» Он-от мне голос подавал, подавал, подавал, а потом и нечутко стало. Ох, господи, реву и реву, ну куды с губами-то деваюсь?! А его увело. Бесишко увел. Он его хотя не видит, а ить все равно увел. Вот тогда давай молиться, Миколе молиться давай-давай, реву. Куды я деваюсь в лесу! Тожно куды-то чую, где-ко он обошел, подал мне голос. Ушел на эту, подковригу, на Киселеву кулигу, потом гляжу: вышел. Все ближе и ближе. Тожно вышел и меня ругает: «Ты-де ушла от меня». А я куда там уйду! С грибами-то. Вот увел его, потом опять привел. Чё-ко вот так постукиват да и всё. (21)
43. Мы блудили одинов. Пошли по ягоды, по жоровиху, вовсе тут, и Касиб видать, и церковь-то. Ходили рядом, а одна у нас ухала: «Дедушко-о, бабушко-о!» Ходили-ходили, к яме приходим, где будку-то ломали. Да вроде и уйдем с этого места, и приметы ставим, дак все равно к яме этой вертаемся. «А ну-ка, девки, мы стельки переменим!» Переменили стельки и к закату вышли, смотрим: там мужики наши. (93)
44. Учились мы в школе. Пошли по рябину. Идем — нигде рябины не видим. Выходит мужчина по тропинке, мы его спрашиваем: «Дед, где рябины много?» Он говорит: «Идите туда, там и рябины много». Мы пошли. Никакой мы рябины не нашли, а оказался большой тёмной лес. Нашли мы узкую тропочку, идем по ней мимо земляночки — еще эта же опять землянка. Четыре раза всё к одной землянке приходили. Старшая из нас сказала: «Давайте одежу переворотим на левую сторону». Так и вышли на дорогу. Мама ей говорила, что лешие не смотрят на людей, когда они говорят с ними. «А он на нас и не смотрел, а в сторону», — заметила старшая. Это был леший. Был он — черные усики, бородка, кепочка, пиджачок. (100)
45. У нас лесовые избушки были, как бани. Ну, артельно мы не напрашиваемся, артельно мы человека по три, по четыре живем в этой избушке. А когда один идешь, напрашиваться надо. Когда я ходил, как-то у меня ужас один был. Я даже с нар соскочил. Вот тоже живу там один, ночь ночевал, две ночевал. А собаку не выпускаю, у меня собака всегда со мной. Я на нарах, она под нарами. Она, говорят, дьявола видит! Двери вроде на крючок да крестом обнесу: «Господи, благослови на сон грядущий». А тут возьми и собаку выпусти. Она там ушла по своему делу, я возьми и лег, вроде задремать хочу. Подо мной вдруг зашабаркало, там у нас щепки. Двое заговорили: «Теперь он нам попал». Двое там говорят. Я соскочил, двери отдернул, собаку пустил, двери оградил, топор от себя литиём в головы. Топор, говорит, от себя литиём клади, дьявол никогда не подойдет. Вот так, как сделал, больше ни разу никогда черта не видал. Вишь, каки истории. (18)
46. Старуха дочь изругала. Сказала: «Чтоб тя бес забрал!» Ладно девка-то сразу за чурку стала, говорит: «Чур, чур меня». Вдруг бес захохотал. «Догадалась», — говорит. А то бы забрал ее. (89)
47. У сестры парня-то дедушко лесной носил. Ходили искать всем сельсоветом. Неделю целую искали, нашли потом. Вот в двенадцать часов дня скажи ребенку: «Унеси тя леший!» — и унесет. Отец пахал, приехал домой обедать, дети зашумели. А он им: «Унеси тя леший!» Из-под окна дедушко-от лесной и увел сына.
