Народный театр - А. Ф. Некрылова

в десять раз меньше [...]. За кабаками гулянья идет целый ряд увеселений. Прежде всего, большие балаганы с различными увеселениями и с балконами, на которых издавна представляется одна и та же безобразная штука: как хозяин-немец, одетый в трико, лупит паяца — русского мужика, обучая его солдатству или фокусам. Как ни постыдно это зрелище, но оно постоянно привлекает толпы народа, которые, не умещаясь перед балаганом, спираются на бульваре, выходящем на улицу; экипажи останавливаются, и дети с маменьками смеются тому, как славно дует немец русского...

Столь же поучительны и другие представления — восковых фигур, панорам, несчастного слона и пр., где, кроме нахальства немца-промышленника, нет ничего. Более самостоятельным духом отличаются самокаты. Самокат — это двухэтажное здание, в котором внизу помещается кабак или публичная лотерея, как бывает на святой, а вверху собирается молодежь обоего пола, для занятия которой приглашаются «девицы», играет музыка и поют русские песенки, получившие особое развитие в последнее время, с появлением какого-то Кольцова, имя которого красовалось нынче под Новинским на двух вывесках. Песенники эти набираются из промотавшихся и пропившихся купцов, мещан и цеховых. Прежде они гнездились по винным погребам в Замоскворечье и у дальних застав, теперь же получили известность в больших трактирах и в праздничных балаганах. И эти полупьяные «певцы», число которых все увеличивается, и их площадные, часто крайне безобразные песни, привлекающие постоянно многочисленную публику, — лучше всего говорят вам о той степени нравственности, до которой доходит наше среднее сословие. Из чисто народных увеселений заметим качели под управлением артели крестьян, которые в будни — землекопы и возчики, а в праздники вертят качели, лихо поддавая «на бузу», а потом лихо прогуливая все, что ни наберут под качелями. Затем раек — местопребывание убийственно злой и меткой народной сатиры, но подчас крайне безнравственной, особенно когда явятся к райку «господа», любители грязного и скандального. Тем же духом народной сатиры отличаются и марьонетки с неизменным Петрушкой. Но исчисленными удовольствиями народ, большей частью, не пользуется. Коньки, раек и Петрушка привлекают больше детей, на самокатах катаются только горожане да загулявшие, в балаганы ходит купечество да господа, и собственно для народа остаются качели да глазенье по балконам, где немец дует мужика, охрипшего от холоду, да еще... азартные игры...

Середина XIX века

В. А. Слепцов

БАЛАГАНЫ НА СВЯТОЙ

На Адмиралтейской площади, после дождя, перед балаганами стояли большие лужи воды и грязь была страшная. По этим лужам шлепал народ, унося на сапогах густо налипшую на них грязь. Мастеровые, солдаты, бабы, лакеи в шинелях и горничные гуляли кучами и в одиночку: глядели на паяцев, грызли орехи и, несмотря на раннюю пору дня, ели мороженое. Пьяные мужики ходили под руку или обнявшись, и если один падал в грязь, то увлекал за собой другого, отчего происходили всякий раз ссоры, народ собирался вокруг упавших, поднимался хохот, слышались остроты; всем было очень весело. На площади продавались орехи, калачи, пряники и сбитень с молоком. На одном балагане нарисованы голая женщина и черт с подписью: «Китайские фокусники, прибывшие из Пекина, также будут показываться при лунном освещении спящая красавица и домовой».

На итальянском театре изображены мертвецы, встающие из могил, и паяц в трехугольной шляпе. Внизу написано; «Арлекин, повелитель Фауста во тьме адской». На балконе такой же паяц с лицом, вымазанным сажей, бьет арлекина по спине, а тот в свою очередь ногой попадает в затылок испанцу.

Медведь бросает в народ ореховой скорлупой. Дальше: «Погружение корабля в волны и кораблекрушение с морским чудовищем и с огненным дождем».

В проходе между балаганами стояли силомеры в виде турок, которых за 5 копеек били по голове. В одном месте, среди самой большой лужи, помещался китайский бильярд с часами, которые, впрочем, стояли. Вокруг него толпился народ, но, несмотря на это, игра шла очень плохо, и хозяин бильярда то и дело обращался к публике с жалобой, говоря, что он терпит большие убытки, на что кто-то советовал ему меньше мошенничать и называл его ёрником. Музыка гремела в разных концах и до такой степени громко, что ничего нельзя было разобрать.

Рядом с палатками, где продавались калачи и баранки, толпился народ вокруг лотереи, которая происходила тут же, на земле. Разыгрывались пряники, полосатый женский платок, серебряные часы и пистолет. Всем очень хотелось часов, но вместо того выигрывались одни пряники.

— Кому билетов? Кому билетов? — кричал один из распорядителей лотереи, держа кучу засаленных билетов над головой.

— Эй, дворецкий! возьми парочку: анкерные часы на 13 камнях. Сейчас начинать. Кому достальных билетов? Купец! На счастье пожертвуйте гривенник!

— На счастье, брат, мужик репу сеял, да уродилась-то... — спокойно отвечает купец, проходя мимо.

— Шиши уродились... — это справедливо, — подтверждает распорядитель. Народ хохочет.

— Почтенный! — продолжает кричать распорядитель, и вдруг, заприметив стоящего тут же мужика, отводит его в сторону и говорит таинственным голосом: «Последние... самые счастливые остались. Бери скорее, чудак! Жене платок выиграешь. Платок чудесный! Ты слушай, голова! Я тебе по душе: возьми вот этот 41 да 27; самые счастливые. Верно говорю, что выиграешь».

— Нет, брат, я свое счастье знаю, — отвечает мужик, залезая себе в карман. — Мое счастье, я тебе скажу, вот какое! Я, друг мой, ноне по осени чуть было в солдаты не угодил. Вот ты и думай, какое оно счастье-то мое!

— Ну, брат, мне думать с тобой некогда. Коли брать, так бери, а то поди прочь, не мешай. Часы, вот часы. Бери билет: часы выиграешь, — пристает он к другому мужику.

— На что мне? — отвечает тот.

— Чудак! — продать. А не то — пистолет...

— Нет, брат, нам с тобой за него еще в шею накладут. Ну его! У нас так-то вот один тоже баловался, баловался...

— А что, парень, слыхал ты про мытаря, притча такая сказывается? — спрашивает один мужик у другого, выплевывая скорлупу. — Вот он, мытарь, с билетами.

— У нас, брат, мытарем все станового звали. Другого имени ему не было. Мытарь, да и все тут. Только бы ему, значит, увидать у тебя деньги, сейчас драть. И до тех пор тебя дерет, пока все сполна не отдашь.

У подвижной панорамы с круглыми стеклами собрались мальчишки и смотрят; кучер, подпершись в бока и присев, тоже смотрит. Старый немец в картузе с большим козырьком вертит за ручку и серьезно объясняет им:

— Gemalde