Народный театр - А. Ф. Некрылова

2) «Отделение первое

город Дрезден через реку мост оживлен толпами проходящих людей и скороедущих карет и фиакров все с заботливым движением».

3) «Отделение второе

Романтическое местоположение вдали город на горе на правой стороне виден мост и замок перед ним на котором проходящих и проезжающих людей пленяют взоры».

На крыльцо вышла дама и, заметив молодого человека, говорит ему:

— К чему только вы списываете? Когда мы жили в Большой Морской, тоже один господин списал, тоже фельетон вышел, а вы списываете, что с того будет?

— И это для фельетона, — отвечал молодой человек.

— Ну разве, — говорит дама. — У нас теперь солнце испорчено, — сыро. А прежде было хорошо: в газете хвалили очень.

Рядом с европейским представлением еще балаган: «Русский национальный театр живых картин, танцов и фокусов китайца Су-чу на русском деолекте со всеми китайскими причудами». А за русским «национальным» театром уже пошла такая вонь, что дальше идти невозможно. Откуда берется этот запах — неизвестно: достоверно только, что сильно пахнет, и полиции даже там не видно.

Среди улицы, обнявшись, идут два печника в полушубках и во весь дух кричат:

— Мно-о-га-ая ле-е-та! Мно...

— Цыц! — вдруг останавливает один. — Начинай! Раз! Мно-о-га-а-я ле-та!..

1860-е гг.

Н. Д. Телешов

На Девичьем поле, где теперь зеленые скверы, где построены клиники, где стоит памятник Н. И. Пирогову, где выросли уже в наши дни новые великолепные здания, в прежние времена было много свободного места. Здесь на Масленице и на Пасхе строились временные дощатые балаганы длиннейшими рядами, тут же раскидывались торговые палатки с пряниками, орехами, посудой, с блинами и пирогами, а в неделю «мясопуста» устраивалось «гулянье», и тогда здесь все звучало, гремело, смеялось, веселилось, кружилось на каруселях, взлетало на воздух на перекидных качелях. И громадная площадь кишела народом, преимущественно мастеровым, для которого театры были в те времена почти недоступны.

Чего здесь только не было! И тут и там гремят духовые оркестры, конечно, скромные — всего по нескольку человек, громко гудят шарманки и гармошки и без устали звонят в колокольчики «зазывалы», уверяя публику, что «сейчас представление начинается»... А на балаганах, во всю их длину, развешаны рекламные полотна с изображением каких-то битв или необычайных приключений на воде и на суше.

Мало того, на открытом балконе почти под самой крышей, сами артисты в разноцветных ярких костюмах выходят показаться публике, — все для той же рекламы. А в следующем сарае балаганный дед острит и, потешая публику, завлекает ее к кассе, где входной билет стоит от 10 до 20 копеек. А еще рядом, тоже на балконе, стоит, подергивая плечами, пышная молодуха и на высоких нотах докладывает о том, как она, влюбясь в офицера, купила огромную восковую свечу и пошла с нею молиться; и вот о чем ее моление:

Ты гори, гори, пудовая свеча,

Ты помри, помри, фицерова жена.

Тогда буду я фицершею,

Мои детки — фицеряточки!

И на легком морозце горланит она во всю мочь эту бесстыдную песню, одетая поверх шубы в белый сарафан с расписными рукавами и цветным шитьем на груди, в красном кокошнике на голове. Она весело приплясывает, стоя на одном месте, и разводит руками, заинтриговывая публику своим офицерским романом.

Всякие эти гулянья и развлечения, приближаясь к субботе «широкой масленицы», проходили с каждым днем все более и более возрастающе, а на самую субботу даже в школах освобождали от ученья ребят, доставляя им праздничный день; закрывались многие торговые конторы и магазины, прекращались также работы в мастерских. [...]

В оба эти дня вербной недели — в пятницу и особенно в субботу — Красная площадь покрывалась народом в таком изобилии, что бродившие толпы взад и вперед надо было исчислять многими тысячами. Одни покупают что-то себе по вкусу, другие только гуляют и, что называется, «глазеют», третьи торгуют тут же, с рук, самыми разнообразными товарами и особенно «морскими жителями», самым ходким вербным товаром. Это маленькие стеклянные пробирки с водой и с натянутой сверху тонкой резинкой, — обычно клочком от лопнувшего воздушного шара, — а внутри пробирки крошечный чертик из дутого стекла, либо синий, либо желтый, величиной с таракана, вертится и вьется при нажатии пальцем на резинку, спускается на дно и снова взвивается кверху. Стоили эти «морские жители» копеек по 15—20, и ими торговали разносчики так, как никаким иным вербным товаром. При этом бродячие торговцы сопровождали своих «морских жителей» разными прибаутками, обычно на злобу дня, иногда остроумными, иногда пошлыми, приплетая сюда имена, нашумевшие за последние месяцы, — либо проворовавшегося банкира, разорившего много людей, либо героя какого-нибудь громкого московского скандала. Затрагивались иногда и политические темы, вышучивались разные деятели, выделявшиеся за последнее время в Государственной Думе либо в европейской жизни иных государств. Но все это подносилось с таким добродушием, что никого особенно не задевало и проходило благополучно. Любопытно отметить, что эти «морские жители» появлялись только на вербном базаре в течение нескольких дней. В иное время года их нельзя было достать нигде, ни за какие блага. Куда они девались и откуда вновь через год появлялись, публика не знала. Поэтому они и покупались здесь нарасхват. С разными свистульками и пищалками бродили по площади торговцы-мальчуганы, приводя в действие голоса своих товаров, и базар во всех направлениях был полон звуков — визга, свиста, гама и веселого балагурства.

— Кому тещин язык? — громко взывает продавец, надувая свистульку, из которой вытягивается длинный бумажный язык, похожий на змею, и свертываясь обратно, орет диким гнусавым голосом.

Эти «тещины языки» бывали тоже в большом спросе, как и «морские жители», как и маленькие обезьянки, сделанные из раскрашенной ваты. Гуляющая молодежь — девушки, студенты, гимназисты и всякие юнцы — почти все охотно прикалывали на булавках себе на грудь таких обезьянок с длинными хвостами и весело бродили с ними по базару. [...]

[...] Бывало, посредине улицы ходили разносчики и громкими голосами выкрикивали о своих товарах, немножко нараспев. У всякого товара был свой определенный мотив, или «голос». Кто и когда узаконил эти мотивы — неведомо, но они соблюдались в точности в течение долгих лет, так что по одному выкрику, даже не вслушиваясь в слова, можно было безошибочно знать, с каким товаром разносчик, или едет в телеге крестьянин, продавая либо молоко, либо клюкву, лук, картошку, либо уголь, или бредет, не торопясь, с