Донна Тартт - Маленький друг

– Я…

Сердце у Хили ухнуло в пятки. Велосипед его был там, где он его и бросил – на разделительном газоне под кустом, возле мормонского дома.

– Ну сколько раз тебе повторять? Сначала загони велосипед в гараж, потом заходи домой. Уже сил никаких нет напоминать тебе, чтоб ты его во дворе не бросал.

Гарриет спустилась вниз и поняла – что-то случилось. Мать в хлопковом приталенном платьице, в котором она обычно ходила в церковь, порхала по кухне.

– Держи-ка, – она поставила перед Гарриет холодный тост и стакан молока. Ида стояла к Гарриет спиной и подметала возле плиты.

– Мы что, куда-то идем? – спросила Гарриет.

– Нет, милая… – Голос у матери был бодрый, но губы – поджатые, навощенные оранжевой помадой, и лицо от этого казалось очень белым. – Я просто решила, что сегодня утром встану пораньше и приготовлю тебе завтрак, ты же не против?

Гарриет глянула на Иду, которая так и не обернулась. И плечи она держала как-то странно. “Что-то случилось с Эди, – с ужасом подумала Гарриет, – Эди в больнице.” Едва она об этом подумала, как Ида, так и не глядя в сторону Гарриет, нагнулась, чтобы собрать пыль в совок, и Гарриет вздрогнула, заметив, что Ида плакала.

Весь ужас, который ей пришлось пережить за прошлые сутки, так и навалился на нее, а вместе с ним – и новый, безымянный страх. Она робко спросила:

– А где Эди?

Мать с удивлением глянула на нее.

– Дома, – ответила она. – А что?

Тост уже давно остыл, но Гарриет все равно его съела. Мать сидела, облокотившись о стол, подперев подбородок руками, и смотрела, как Гарриет ест.

– Вкусно? – наконец спросила она.

– Да, мэм.

Гарриет не понимала, что происходит и как надо себя вести, и поэтому старательно жевала тост. Мать вздохнула, Гарриет подняла голову и успела увидеть, как та разочарованно встает из-за стола и выплывает из кухни.

– Ида. – прошептала Гарриет, едва они остались одни.

Ида покачала головой, но так ничего и не сказала. Лицо у нее было бесстрастное, но в глазах дрожали огромные, прозрачные слезы. Она демонстративно отвернулась.

Гарриет обомлела. Она уставилась Иде в спину, на завязки фартука, которые пережимали крест-накрест ее хлопковое платье. Она слышала все-все, даже самые тихонькие звуки – и звучали они отчетливо, грозно, – гудел холодильник, жужжала муха над мойкой.

Ида высыпала мусор в ведро под раковиной, захлопнула дверцу.

– Ты за что на меня нажаловалась? – не оборачиваясь, спросила она.

– Нажаловалась?!

– Я к тебе всегда с добром, – Ида обогнула стол, положила совок на место – к стоявшим возле нагревателя метле и швабре. – За что ты на меня наговариваешь?

– За что мне было на тебя жаловаться?! Я не жаловалась!

– Еще как нажаловалась. И не только на меня, – она так глянула на Гарриет красными, воспаленными глазами, что та вся сжалась. – Это из-за вас мистер Клод Халл ту беднягу рассчитал. – Гарриет, заикаясь от изумления, пыталась что-то возразить, но Ида ее перебила: – Мистер Клод поехал туда вчера вечером, слышала бы ты, как он с этой несчастной женщиной разговаривал, будто с собакой какой. Я своими ушами все слышала, и Чарли Ти все слышал.

– Я не жаловалась! Я не…

– Вы только послушайте! – прошипела Ида. – Да как тебе не совестно! Наговорила мистеру Клоду, будто эта женщина их дом поджечь хотела. А потом-то что, потом домой пошла выкаблучиваться да маме рассказывать, будто я вас не кормлю.

– Я не жаловалась на нее! Это все Хили!

– Про него разговору нет! Я про тебя говорю.

– Но я же просила его не жаловаться! Мы сидели у него в комнате, а она начала колотить в дверь и кричать.

– Ну да, ну да, а ты потом еще взяла да и на меня заодно нажаловалась. Разобиделась, значит, что я вчера ушла, потому что не захотела тут с вами после работы рассиживаться да сказки вам рассказывать. А то нет?

– Ида! Ну ты же знаешь, что мама вечно все путает! Я сказала только.

– И я знаю, зачем ты так. Ты вредничаешь и капризничаешь из-за того, что я не сижу тут с вами дотемна, не жарю вам курицу да сказок не рассказываю, потому что у меня дома дел невпроворот. После того-то, как я за вами весь день тут намываю.

Гарриет вышла на улицу. День был жаркий, безмолвный, прогретый добела. Казалось, будто ей только что поставили пломбу: в передних резцах боль набухает черными горошинами, она толкает стеклянные двери, выходит под палящее солнце, на раскаленную автостоянку. “Гарриет, за тобой заедут?” – “Да, мэм”, – всегда отвечала Гарриет регистраторше, даже если за ней никто не заезжал.

Из кухни – ни звука. У матери в спальне опущены жалюзи. Иду уволили? Невероятно, но отчего-то эта мысль не вызвала у Гарриет ни тревоги, ни боли, только тупое замешательство, как тогда, когда ей вкололи новокаин, она прикусила щеку, а боли и не почувствовала.

“Наберу-ка я ей помидоров к обеду, – подумала Гарриет и, жмурясь от яркого солнца, пошла за дом, где Ида разбила огородик – неогороженный клочок земли, всего с дюжину квадратных футов, здорово заросший сорняками. Дома у Иды места под огород не было. Каждый день Ида делала им сэндвичи с помидорами, но большую часть урожая уносила с собой. Ида постоянно предлагала Гарриет что-нибудь в обмен на помощь с огородом – сыграть в шашки, рассказать сказку, но Гарриет всегда отказывалась, она терпеть не могла возиться в земле, ненавидела грязь под ногтями, жуков, жару и шершавые, колючие лозы тыкв, от которых у нее потом ноги зудели.

Теперь от собственного эгоизма ее даже замутило. Неприятные мысли так и теснились у нее в голове, так ее и жалили. Ида все время трудится не покладая рук… и не только тут, но и дома. А чем занята Гарриет?

Наберу помидоров. Ида обрадуется. Еще она нарвала сладких перцев и бамии, взяла и кругленький черный баклажан – первый этим летом. Он свалила грязные овощи в маленькую картонную коробку и, сцепив зубы, принялась выпалывать сорняки. Ей и овощи – кроме самих плодов, конечно, – из-за грубой, уродливой ботвы и расползшихся во все стороны стеблей казались какими-то сорняками-переростками, поэтому она выдергивала только ту сорную траву, которую знала: клевер и одуванчики (это легко) и длинные стебли джонсоновой травы – Ида как-то хитро их складывала и свистела, так что звук выходил нечеловечески пронзительный.

Но стебли были острые, и вскоре Гарриет распорола большой палец – у самого основания вспух красный стежок, будто порез от бумаги. Обливаясь потом, Гарриет плюхнулась на грязные пятки. У нее ведь были детские садовые перчатки, красные, Ида купила их прошлым летом в хозяйственном магазине и подарила ей, и теперь Гарриет сделалось тошно от того, что она про них напрочь забыла. Богачкой Ида не была, и на подарки у нее уж точно денег не было, и хуже того – Гарриет так ненавидела этот ее огород, что не надела перчатки ни разу. “Тебе не нравятся, что ли, мои рукавички?” – как-то раз печально спросила Ида, когда они с ней сидели однажды вечером на веранде. Гарриет стала горячо возражать, но Ида только головой покачала.

Они мне нравятся, правда нравятся. Я их надеваю, когда играю…

Да брось, лапушка, уж не выдумывай ничего. Мне просто жаль, что они тебе так и не сгодились.

У Гарриет вспыхнули щеки. Красные перчатки стоили три доллара, бедная Ида в день зарабатывала немногим больше. Только теперь до Гарриет дошло, что у нее от Иды был один-единственный подарок – эти красные перчатки. А она их потеряла! И почему она такая раззява? Она их забросила в сарай, они там всю зиму провалялись в цинковом корыте, вместе с какими-то инструментами, секаторами, садовыми ножницами…

Выполотые сорняки разлетелись по грязи, Гарриет вскочила и помчалась в сарай. Но в корыте перчаток не оказалось. Их не было ни у Честера в ящике с инструментами, ни на полке, где стояли цветочные горшки и мешки с удобрением, и когда она отодвинула от стены жестянки, покрытые засохшими потеками олифы, краски и шпаклевки, перчаток не нашлось и там.

Она отыскала на полках ракетки для бадминтона, секатор, ручную пилу, бесконечные мотки удлинителей, желтую пластмассовую каску, какие носят строители, еще кучу садовых инструментов – сучкорезы, ножницы для подрезки роз, полольники, грабли для кустов, три лопаты разных размеров и перчатки Честера. Но Идиных перчаток не было. Гарриет чувствовала, что вот-вот забьется в истерике. Честер знает, где перчатки, твердила она себе. Я спрошу Честера. Он приходил к ним только по понедельникам, а в остальные дни либо косил траву или полол сорняки на кладбище, либо брался за какую-нибудь разовую подработку в городе.

Гарриет, тяжело дыша, стояла в пыльном, пропахшем бензином полумраке, разглядывала груду инструментов, сваленных на засаленный пол, и раздумывала, где бы еще поискать перчатки, их надо было найти во что бы то ни стало – я должна их найти, думала она, окидывая взглядом устроенный ей беспорядок, если я их потеряла, умру, – как тут прибежал Хили, просунул голову в дверь: