У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
В общем, по сводкам Бескуров выглядит вполне добропорядочно, а вот каков он на самом деле? Ведь бывает так: захочет человек блеснуть, пыль в глаза пустить — он ничем не брезгует, может решиться даже на противозаконную комбинацию, лишь бы выдвинуться, зарекомендовать себя. А там — хоть трава не расти, он своего добился и ходит чуть ли не в передовиках. Да, были такие случаи… И в моральном отношении Бескуров далеко не безупречен, а это о многом, говорит. Комаров хотел бы, чтобы письмо оказалось кляузой, да оно и понятно: Бескуров-то его ставленник, неудобно все-таки… Однако признать ошибку вам придется, уважаемый Василий Васильевич! Признать и впредь повнимательнее прислушиваться к советам и рекомендациям второго секретаря. А то уж слишком много на себя берете, товарищ Комаров. У меня стаж партийной работы побольше, чем у вас, знаний тоже не занимать. В обкоме это известно, а если там позабыли, то можно и напомнить. Посмотрим, с чем вы приедете оттуда — просто с предупреждением, а может, и с выговором. Минусов-то действительно хватает, а Бескуров, судя по всему, и подавно плюсом не станет…
Федор Семенович очнулся от своих мыслей, закрыл блокнот и, сделав деловито-строгое лицо, велел счетоводу найти и позвать Звонкова. Однако Платон Николаевич, неизвестно как прослышавший о приезде второго секретаря райкома, явился сам, приветствуя Федора Семеновича почтительной улыбкой.
— С прибытием вас, Федор Семенович. Давно, давно ждали, хоть и знаем, что хвалить нас не за что. Слабо беремся за хозяйство, недостатков уйма…
— Ладно, не прибедняйся, Платон, — добродушно сказал Лысов и обвел пухлой белой рукой кабинет. — Твоя работа?
— Обидно же, Федор Семенович: в других колхозах контора как контора, а у нас все не как у людей. Бескуров, конечно, сопротивлялся, а сейчас и сам рад, что сидит в приличном кабинете.
— Он, видать, не понимает, что о хозяине судят не только по урожаю, но и по избе. Чего ж ты дела до конца не довел?
— Как? — сразу насторожился Звонков.
— Контору привел в порядок, а вывеску старую оставил. Фанерка вся потрескалась, букв почти не заметно. Срамота, а не вывеска.
— Верно! — всплеснул руками Звонков. — Совсем забыл, закрутился с делами…
— Закажи в городе настоящую, на стекле. Не настолько уж вы бедны.
— Пустяки, Федор Семенович, деньги мы найдем, есть деньги. Ну, как я мог забыть? — искренне огорчался Звонков и опять разводил руки.
— Ну, это дело поправимое, — утешил его Федор Семенович. — Рассказывай, как ты тут разворачиваешься, с председателем как срабатываешься?
Звонков, привстав, плотнее прикрыл дверь, зачем-то заглянул в окно и торопливым полушепотом заговорил:
— Вы меня знаете давно, Федор Семенович, я чужими идеями не привык жить. Но раз я ответственный работник и к тому же член партии, я соблюдаю дисциплину и себя не выпячиваю. Товарищ Бескуров, конечно, здесь хозяин, но и я свое дело знаю. Он может говорить что угодно, но факты не опровергнешь, они известны колхозникам. Какие же это факты? Очень, я бы сказал, наглядные… Контору вы уже видели. Далее, я заканчиваю строительство крытого тока, возвел фундамент под зерносклад емкостью в 150 тонн, начал механизацию скотного двора. Наконец, я достал пилораму, автомашину, насос, трубы, запчасти. Ничего этого не было. И все это… я хочу сказать — пилорама, машина и мои строители приносят доход, Федор Семенович. Товарищ Бескуров…
— Платон Николаевич, — перебил Лысов небрежным тоном, — за тот тес, который ты в прошлый раз привез без моего ведома (я узнал об этом от жены), сколько о меня следует?
— За кого вы меня считаете, Федор Семенович? — обиделся Звонков. — Из-за каких-то четырех кубометров я бы стал крохоборствовать? Нет, серьезно, вы меня обижаете…
— Ничуть, Платон Николаевич. Дело, конечно, пустяковое, не спорю, но что полагается — я уплачу.
Оба они в эту минуту испытывали друг перед другом крайнюю неловкость. Звонков, бесцельно обдергивая под ремнем гимнастерку, беспокойно размышлял: «Вот, услужи человеку, а благодарность… когда-то еще ее дождешься. Чего доброго, еще он же считает меня жуликом и пройдохой. А откажи — и подавно жуликом окажешься, потом доказывай, что ты не верблюд». Федор Семенович, словно бы в деловой озабоченности опустив на блокнот глаза, думал: «Уплатить, конечно, надо, но кому? Не могу же я допустить, чтобы в колхозных книгах фигурировала моя фамилия. И откуда он разнюхал, что у меня крыша прохудилась?»
— Так что ты хотел сказать о Бескурове?
— Я, Федор Семенович, одного хочу: чтобы мне не мешали делать то, что я делаю исключительно на пользу колхозу, — снова оживился Звонков. — А Бескуров — я должен сказать это прямо и честно, хоть и не люблю жаловаться на людей, — Бескуров мне мешает… вернее, тормозит осуществление моих планов. Возможно, — тут Звонков скромно потупил взор, — он завидует мне, но ведь дело-то, я считаю, общее, и стараюсь я не ради какой-то славы. Она мне не нужна, вы хорошо об этом знаете…
— Не понимаю, — пожал плечами Лысов. — Я бы на его месте дал полный простор твоей хозяйственной инициативе. Ведь он здесь председатель, значит, и слава вся его. А она ему вот как сейчас нужна! — энергично полоснул он ладонью по шее. — Я, собственно, за тем и приехал, чтобы разобраться с Бескуровым. Ты должен мне помочь.
— А в чем дело, Федор Семенович? — медленно спросил Звонков.
— На Бескурова поступила в райком жалоба. Автор, к сожалению, неизвестен, да это дела не меняет. Вот, почитай. Но — никому пока ни слова, понял?
— Понял. Ай-яй-яй! — укоризненно покачал головой Звонков, разворачивая письмо. — Впрочем, этого надо было ждать. Только я не предполагал, что так скоро.
Лысов подивился, с какой быстротой прочитал Платон Николаевич письмо. Можно было подумать, что он сам его писал. Прочитав, Звонков медленно сложил исписанный лист по старым сгибам и спокойно сказал:
— Тут все правда.
— Правда? — воскликнул Федор Семенович. — Тогда почему же ты как коммунист до сих пор молчал? Ты обязан был сообщить обо всех этих безобразиях в райком партии немедленно.
— Позвольте, Федор Семенович, — нисколько не обескураженный, сказал Звонков. — Во-первых, кроме меня, здесь есть другие члены партии, а потом, я ведь не мог ходить следом за Бескуровым и смотреть, где и как он распоряжается, — у меня у самого дел по горло, с утра до вечера на ногах. Жалобы, как вы знаете, Федор Семенович, не в моих правилах, а тут тем более. Все сразу бы подумали, что я сделал это из личных побуждений…
— Допустим, — в нерешительности проговорил
