Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Мария Фадеевна, должно быть, услышав это имя, вышла из купе в коридор.

— Вы разве знаете ее? — спросила она у Кирилла.

За него ответил Тодор:

— Они же из одной деревни.

— Вот как! — удивилась Мария Фадеевна. — Где же она теперь? Харьяс ведь жила у нас при школе, работала сторожихой. Потом отец писал, что она уехала куда-то. Сергуш у нее, наверное, уже большой, в школу ходит.

— Сына у нее украли в голодный год, — ответил Кирилл.

— Бедная, бедная, — пожалела подругу Мария Фадеевна. — Вот не везет женщине. Что же она теперь делает?

— Окончила Менделеевский институт в Москве, работает старшим лаборантом на химзаводе в Вутлане…

В этот вечер Кирилл долго не мог уснуть. Он вспомнил отца, не вернувшегося с войны, мать, умершую с голода, свою трудную юность и, конечно же, Харьяс… Как он ревновал ее к Христову! Как страдал, когда ее похитил Пухвир. И вот теперь она снова встретится со своей первой и большой любовью, с Тодором. Теперь, когда у него появилась некоторая уверенность, что Харьяс может стать его женой! Несколько месяцев назад он уговорил ее перейти на работу в Вутлан. Вместе с ней перешла на химзавод и Уга, та синеглазая девчушка, которая когда-то была лаборанткой экспедиции.

Они жили в одном доме на опушке леса, работали в одной смене, питались и отдыхали вместе. Уга называла свою наставницу и покровительницу тетей, Харьяс ее — сестренкой.

Уга оказалась очень энергичной и деятельной — член заводского комитета комсомола, выпускала стенную газету, посещала кружок политучебы, руководила ячейкой МОПР, занималась в драмкружке. Несмотря на такую занятость, она находила время побывать у родителей, помочь им в домашних делах. Харьяс так привязалась к этой девушке, что порой забывала о разнице в их возрасте, рассказывала ей о своей трудной жизни, о пропавшем сыне.

— У вас, тетя Харьяс, еще все впереди, — утешала ее Уга. — Вы еще такая молодая и красивая… Вот только очень уж вы разборчивая… почему-то ни на кого не обращаете внимания.

— Об этом не может быть и речи… — возражала Харьяс. — Пока не найдется мой Сергуш, я не успокоюсь, и никто мне не нужен.

— Найдется ваш сынок, вот увидите.

— Мне тоже кажется, что он жив, должен быть жив, — охотно соглашалась Харьяс.

Несколько месяцев назад в Вутлане появился Прагусь Ильмуков. Он устроился начальником механического цеха и зачастил к Харьяс. Та относилась к нему дружески. Прагусь крепкий, красивый парень. Его кудрявые волосы вьются как хмель, глаза, особенно когда они обращены на Харьяс, сверкают подобно звездам в погожую ночь. Чем не пара для Харьяс! Уга была уверена, что и ее подруга и наставница думает так же, и всячески поощряла Прагуся. Но, однажды войдя в комнату, она услышала их «объяснение».

— Эх ты, двадцатидевятилетний верзила! — отчитывала его молодая женщина, ничуть не смущаясь. — Чего ты болтаешься, как наш шут деревенский Тилек? Не хочешь учиться, так хоть женись, семья будет…

— Я жду, когда ты выйдешь замуж, — отпарировал Прагусь.

— Ты уже плясал на моей свадьбе, — напомнила Харьяс. — Мой сын сейчас уже бегал бы в школу, так что на меня не кивай.

Прагусь хотел отделаться шуткой: дескать, мою невесту насмерть козел забодал, вот и жду, не найдется ли другая. Но не посмел, понял, его намек не достиг бы желанной цели. А тут еще Уга:

— Прагусь, а почему ты в самом деле до сих пор не женился?

Эльмуков хотя и обиделся на девчонку, — тоже мне, лезет не в свое дело, — но постарался не показать этого. Уга всегда относилась к нему очень доброжелательно. Так что не ее вина в том, что Харьяс его отчитала.

— Да все как-то не до этого было, — ответил он. — Сначала учился в профтехшколе, потом работал на железнодорожной станции, жил в общежитии, куда бы я делся с семьей! Перебрался сюда — опять общежитие…

— Женишься — предоставят отдельную квартиру или хотя бы комнату, — уверенно заявила Уга.

— Вижу, вы сильно беспокоитесь, как бы я не засиделся в старых девах… Да вот, не дают мне покоя кое-какие планы. Хочу перевести электростанцию на сланец. Это же преступление — ходим по даровому топливу, а жжем леса и очень дорогой привозной уголь.

Есть еще у меня рацпредложения — установить в рудодробильном цехе барабаны. Один барабан валяется на заводском дворе. А заместитель директора по хозяйственной части Кугаров хочет сбыть его на сторону, говорит, что негде применить. И еще — руда в цех подается вагонетками, их обслуживают пятнадцать человек. Очень тяжелая у них работа. А можно погрузку и выгрузку руды механизировать… Вот когда все это сделаю, тогда и женюсь. Думаю, что всех невест не расхватают. Кто-нибудь останется и для меня. И тогда-то уж она не станет меня корить тем, что не окончил институт.

Уга прониклась к Эльмукову еще большим уважением. Ну и что, если он не инженер! Просто даже не понятно, кого еще надо тете Харьяс?

Но как только на заводе стало известно, что сегодняшним поездом приезжают шахтеры Донбасса, Харьяс мгновенно преобразилась. Она вымыла и уложила свои по-прежнему длинные и густые волосы, погладила выходные платья, и, надев лучшее из них, долго разглядывала себя в зеркало.

Уга кое о чем догадывалась и, чтобы не мешать ей, одна пошла к конторе, где лежал написанный еще накануне приветственный лозунг; оттуда вместе с комсомольцами отправилась на станцию.

Утреннее солнце давно всплыло над темным прохладным лесом и щедро одаривало благодатным теплом землю. Южный ветер шелестел листьями деревьев, обступивших станционное здание, овевал взволнованные лица людей.

Химзавод, раскинувшийся на лесной опушке, отлично виден со станции: темная труба, уходящая в небо, эстакада, красные кирпичные корпуса цехов, заводская контора, деревянные дома для рабочих… Все это в лучах утреннего солнца казалось чистым и свежим, вроде бы омытым щедрым весенним солнцем.

Уга, выйдя на перрон, подняла над головой транспарант, на котором крупными буквами было написано: «Добро пожаловать!». Но пока ничто не говорило о приближении поезда с рабочим пополнением.

Подошел Кугаров. Он был одет почти по-парадному: новые черные галифе, кожаная куртка… В сапоги, начищенные до блеска, казалось, можно смотреться, как в зеркало. Вот только шрам на лбу, белый и полукруглый, точно подкова, портил весь вид.

Уга, полная нетерпения, не сводила глаз с запада: не показался ли дымок?

Над темной полоской леса вскипело одно, другое, третье сизое облачко… А вот и протяжный, ликующий гудок, и размеренное, глубокое дыхание паровоза… Поезд приближался к станции.

Кугаров сердито блеснул глазами в сторону Уги, которая,